Выбрать главу

Светлана Кекова

ТЕНИ ЛЕТЯЩИХ ПТИЦ

* * *

Это — моё прощенье, это — мой дар тебе: эхо в пустом ущелье, отблеск луны в воде, шелест листвы осенней, тени летящих птиц, это — моё спасенье — помнить одно из лиц, то, где любовь гостила, словно в реке вода… Да, я тебя простила, да, я простила, да.
Славила милость Божью, тайной судьбы узор, и осквернённый ложью, ведомый всем позор. Помнишь, что мир, как танец, рос в глубину и вширь? Баловень, иностранец, прыгал в снегу снегирь. И очевидец тайны, брат моего греха вдруг обрывал случайно тонкую нить стиха.
Да, не могу понять я — кто ты и что с тобой, Ангел меняет платье в вечности голубой. Старая ткань слиняла — лёгкий покров души. Помнишь, как я меняла жизнь на твои гроши? Стало тепло на свете, ландыши расцвели, плачут тихонько дети в разных концах земли…

* * *

Буду птицей, в светлом тумане реющей, иль осокою, щеку пространства бреющей, то лисицей хитрой, то резвой белкою, на твоих часах — часовою стрелкою.
Опустилась ночи завеса плотная, закричала в воздухе выпь болотная, за свою свободу от сети ратуя, сом в осоку спрятал лицо усатое.
Затихает к вечеру ветер дующий, брошу я кольцо в океан бушующий, чтобы быть причастной земной материи, стану каплей крови в твоей артерии.
Вместо звёзд горят над землею факелы, вместо птиц парят над водою ангелы, без больших надежд на своё спасение буду мёртвым, чающим воскресения…

* * *

1
Я ушла далеко по дороге, заросшей бурьяном, миновала пустырь, где репейник торчит Д’Артаньяном, заглянула в окно низкорослой последней избушки — на стене крепостной в это время палили из пушки. Тополь рядом с избушкой был светом пронизан багряным, а в зелёной листве соловей заливался Бояном, было самое время мне вспомнить о Чёрной Каяле, но меня зазывали купцы и манили бояре, и задумчивый князь мне рассказывал детские сказки, что купцам и певцам не страшны половецкие пляски.
2
Я плыла по реке, по реке я плыла в половодье, загоняли коней или в воду бросали поводья то потомки Трояна, то Велеса юные внуки, из зелёной воды я тянула прозрачные руки, с ожерельем на шее, с браслетом на левом запястье воздух я целовала — и это считала за счастье. А волна на волну набегала прозрачною кровью, чтобы в шуме прибоя любовь рифмовалась с любовью.
3
В доме, брошенном мною, пелёнки над печкой сушились, а в зелёной траве муравьи и жуки копошились, и в саду за забором, под старой мичуринской сливой с толстым томом подмышкой сидел мой отец молчаливый. Как ребёнок большой, он рассматривал ложки и вилки и гранёный стакан сквозь стекло от зелёной бутылки. Мама резала хлеб (о, как сердце усталое сжалось!), и сестрёнка моя за подол материнский держалась.
4
Я не знаю сама — фарисея прощает ли мытарь? Блудный сын Святослава, ты, птиц убивающий Игорь, или воин безвестный, умерший с улыбкою детской, — русским золотом выстлано ложе реки половецкой. Все богатства мои спят на дне окаянной Каялы, чьи огромные волны бывают черны или алы. А волна на волну набегала прозрачною кровью, чтобы в шуме прибоя любовь рифмовалась с любовью. Я пространство земли за холмами теряю из вида — и выходит из вод не блудница, а дева Обида.
5
А отец мой, уснув на высокой кровати из тиса, держит в правой руке, как жемчужину, зёрнышко риса, чаша с синим вином на квадратной стоит табуретке, а в пространстве ином над могилой качаются ветки. Нужно ночью вставать, одеялом детишек укутать, задремать и очнуться, окончательно всё перепутать, колыбельную петь так, как листьями плещет осина, на старинный мотив «возвращения блудного сына»…

* * *

Жизнь опять очнулась, надела гиматий синий. Что мне делать с телом — этой тёмной ночной рабыней?