Принцесса слушала его молча, лишь изредка прерывая его вопросами. В заключение она сказала:
— Боже, как все это интересно, что ты рассказываешь! А мы, несчастные, в таком неведении живем, в таком извращенном понимании людей и мира! А, черствый, жестокий Константин! Правду сказала мне его мать однажды: «его еще мало учили!» Ты не знаешь, что я его не терплю, хотя он всячески ухаживает за мною. Боюсь я почему-то, что он причинит мне немало горя. Милый, ты знаешь, почему я простила княгине ее обман с тобою? Только потому, что, благодаря болезни, ты не попал на войну! Тебя могли убить, как убили почти половину офицеров полка. Но теперь я никому тебя не отдам, ты будешь мне и впредь повиноваться, как раньше?
Она охватила его шею своими нежными руками и посмотрела ему прямо в глаза. Охотникову показалось, что он увидел в них небо. Он медленно закрыл свои глаза, вздохнул от полноты счастия и приник к устам принцессы долгим поцелуем…
Счастье Охотникова, казалось ему, было беспредельно. Гордая, неприступная Луиза любила его горячо и нежно и привязывалась к нему со всем пылом женщины, не знавшей преград своим чувствам. Принц Иеверский никак не беспокоил своей жены — и потому, что был уверен в ее добродетели, и потому, что сам создал себе побочную семью, вступив в связь с Клеопатрой Болеславовной Юшковой. Юшкова, одна из знаменитых красавиц того времени, была женщиной доброго сердца и вела себя по отношению к принцессе так почтительно и скромно, что сам принц ставил это на вид своей жене, выставляя достоинства своей любовницы. Но гордость принцессы страдала при мысли, что она должна, напротив, обманывать мужа, скрывая от него свою любовь к Охотникову. В душе она презирала своего мужа, и сколько раз, в ответ на его признания, она хотела бросить ему в лицо признание и в своей связи! Но всякий раз ее удерживала мысль о необходимости сохранять тайну ради безопасности ее любовника. Тайна ее никому не была известна, кроме княгини Голицыной, но многие придворные и гвардейские офицеры с любопытством следили за Охотниковым, который хотя и вел себя еще скромнее, чем прежде, но не мог скрыть вполне счастия, которым была полна его душа. Он, по желанию принцессы, стал появляться в свете, посещая спектакли и маскарады, и это было так непохоже на «не жильца на этом свете», что товарищи искренно ему удивлялись и поздравляли его. Сам цесаревич Константин, присутствуя на одном из полковых учений, выразил ему свое удовольствие за молодецкий вид, в каком представился ему Охотников в своем эскадроне.
«Honorez moi de votre indifférence», подумал Охотников в это время и невольно покраснел, когда цесаревич спросил его о княгине Наталье Федоровне Голицыной, которой он интересовался, как подругой принцессы. Брат принца Иеверского, принц Макс, бывший на русской службе, не любил своей невестки, но дружил с цесаревичем. И они, по разным причинам, одинаково интересовались Луизой: цесаревич вследствие неудачной любви, принц Макс — как наследник бездетного брата. Но оба они и не подозревали о связи Охотникова с принцессой, пока один несчастный случай не навел их на след.
Летом 1806 года гвардейские полки, как обыкновенно, вышли из городских казарм и расположились по лагерным стоянкам. В то время еще не было Красносельского лагеря, и гвардия размещалась в окрестностях Петербурга, преимущественно в загородных резиденциях императорской фамилии. В Павловск, местопребывание императрицы-матери, Марии Феодоровны, назначалось обыкновенно по одному эскадрону от Кавалергардского и Конногвардейского полков, а вблизи его, в Царском Селе, всегда находился Лейб-Гусарский полк, офицеры которого, соперничавшие с конногвардейцами и кавалергардами, считали себя самыми привилегированными во всей гвардии, потому что только им, гусарам, в то время разрешено было носить усы. Кавалергардский эскадрон, не ладивший по известным уже нам причинам с Конной гвардией, вступил в дружеские отношения с лейб-гусарами, в среде которых находился родной брат командира кавалергардского эскадрона Евдокима Васильевича Давыдова, Денис, также прежде служивший в кавалергардах и уже славившийся как поэт и гуляка.
«Мы жили ладно, — вспоминал впоследствии об этом времени Денис Васильевич, — у нас было более дружбы, чем службы, более рассказов, чем дела, более золота на ташках, чем в ташках, более шампанского (разумеется, в долг), чем печали, всегда веселы и всегда навеселе». Колонны батюшек и матушек, дядюшек и тетушек, разъехавшихся по дачам, не лезли уже на приступ казарм, как в городе, и господа офицеры жили как хотели в Павловске, потому что императрица Мария Феодоровна устраняла всякий этикет в летней своей резиденции, благожелательно относилась к военным, и сам Константин Павлович, посещая Павловск, не смел, из уважения к матери, проявлять свою обычную придирчивость и любовь к взысканиям. Игрушечная крепость Павловска, Бип, предназначенная для помещения арестованных офицеров, была почти всегда свободна от постоя. В эскадроне Давыдова в Павловске находилась и «холостая душа» барона Левенвольде, но, уже заручившись обещанием цесаревича Константина о переводе в конную гвардию, он держал себя в стороне от товарищей и отводил свою душу в обществе конногвардейских офицеров-немцев. Эскадрон, в котором находился Охотников с другом своим, Прокудиным, размещен был у самого Петербурга, в Новой Деревне, почти у самого Каменноостровского дворца, где жил тогда государь с императрицей Елизаветой Алексеевной, но друзья ездили иногда в Павловск, чтобы навещать там товарищей-кавалергардов. Но и павловские товарищи наезжали в Новую Деревню от времени до времени, и при этом к ним присоединялся и Левенвольде, скупавший в Павловске и любивший бывать в Петербурге для каких-то подозрительных «докладов».