И это широкое самообразование шло рука об руку с невольным изучением школы практической жизни, ее окружавшей, со всей ее пошлостью и низменностью, закаляя в ней силу воли и давая опыту широкие теоретические основы. Разумеется, нельзя утверждать, чтобы опыт этот, столь грустный, внушал ей высокое мнение о людях, а принципы «вольтерианской» философии, изучаемой без надлежащей подготовки и руководства, были здоровой пищей для ума юной Екатерины, но ее здравый, холодный ум всегда был выше ее темперамента, и она не вдавалась в крайности. Из «Записок» ее видно, до какой степени она владела собой при самых тяжелых обстоятельствах, умея быть на уровне всех и каждого и находя выход из самого затруднительного положения. Лучшим доказательством ума Екатерины было то, что никто из окружающих ее в это время не ощущал на себе ее умственного превосходства, и, когда однажды Владиславова, не зная французского языка, спросила Екатерину, что она читает, она нашлась ответить ей, что она забывает прочитанное. Но темперамент Екатерины предъявлял свои права, жизнь с мужем-мальчиком после шестилетнего промежутка со дня свадьбы становились не под силу, а распущенная жизнь Елисаветинского двора представляла собою примеры поразительной легкости нравов даже для того времени. Императрица сама имела иногда одновременно по несколько фаворитов. Именно в описываемое время гневное настроение императрицы многими приписывалось затруднительному положению, в котором находилась ее величество между тремя или четырьмя своими фаворитами, а именно: графом Разумовским, Шуваловым, одним певчим Каченовским и Бекетовым, которого она только-что назначила адъютантом к графу Разумовскому. «Нужно заметить, — замечает Екатерина, — что всякая другая на месте ее величества была бы поставлена в тупик и при менее затруднительных условиях». Екатерина, придя в возраст, хорошела и начала привлекать на себя взоры придворных кавалеров, но ее сердце оставалось холодно, да и обстановка, устроенная Чоглоковыми, не благоприятствовала «маханиям». Но оскорбления, которые Екатерина испытывала от неразумного, «яко помешанного», по выражению кн. М. М. Щербатова, мужа, который ухаживал за всеми женщинами, кроме собственной жены, внушали ей желание испробовать свою власть над сердцем мужчин. Таким образом завязался у Екатерины флирт с гр. Захаром Чернышевым, но флирт этот не пошел далее чувствительной переписки[33].
«На первом маскараде, танцуя со мной, — рассказывает Екатерина, — он стал мне говорить, что имеет сказать мне тысячу вещей и потому просит назначить ему на минуту свидание у меня в комнате или где я это найду удобным. Я отвечала ему, что это совершенно невозможно, что мои комнаты совершенно недоступны, и что я также не могу выходить из них. Он мне сказал, что переоденется, если это нужно, лакеем, но я наотрез отказалась, и дело остановилось на переписке»[34]. Но уже в следующем году Екатерина заметила, что камергер Сергей Васильевич Салтыков, недавно женившийся на девице Балк, стал бывать при дворе чаще обыкновенного. Он вкрался в дружбу к Чоглоковым, угождая их слабостям и бывая у них чуть не каждый день, дал, наконец, понять Екатерине, какая была причина его посещений. «Я не сразу ответила, — говорит Екатерина: — когда он снова стал говорить со мною о том же, я спросила его, на что же он надеется? Тогда он стал рисовать мне столь же пленительную, сколько полную страсти картину счастья, на какое он рассчитывал. Я ему сказала: «А ваша жена, на которой вы женились по страсти два года тому назад, в которую вы, говорят, влюблены, и которая любит вас до безумия, — что она об этом скажет?» Тогда он мне стал говорить, что не все то золото, что блестит, и что он дорого расплачивается за миг ослепления. Я приняла все меры, чтобы заставить его переменить эти мысли; я простодушно думала, что это мне удастся: мне было его жаль. К несчастью, я продолжала его слушать; он был прекрасен, как день, и, конечно, никто с ним не мог сравниться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какие дают большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет; вообще и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся. Свои недостатки он умел скрывать; самыми большими из них были склонность к интриге и отсутствие строгих правил; но они тогда еще не развернулись на моих глазах. Я не поддавалась всю весну и часть лета; я видела его почти каждый день; я не меняла вовсе своего обращения с ним, была такая же, как и всегда и со всеми; я видела его только в присутствии двора или со всеми. Как-то раз, чтобы отделаться, я сказала ему, что он не туда обращается, и прибавила: «Почем вы знаете, может быть, мое сердце занято в другом месте?» Эти слова не отбили у него охоты, а, наоборот, я заметила, что преследования его стали еще жарче. При всем этом о милом супруге и речи не было, ибо это было дело известное и знакомое, что он не любезен даже с теми, в кого он был влюблен, а влюблен он был постоянно и ухаживал за всеми женщинами; только та, которая носила имя его жены, была исключена из круга его внимания»[35].