Папандреус в соседней комнате шумно сморкается.
- Бедняжки, - сочувственно сообщает Инга сломанному карандашу, исчерканной тетради по геометрии и кому-то еще, быть может, самой себе.
«Вчувствываясь друг в друга» (с)
- Мааааа-мааааа, - поет Инга в трубку. – Ты только не пугайся. Это я. Если не веришь, давай в skype.
Инге кажется, что за гробовым молчанием явственно слышится тихий шлепок – это упал на пол мамандеров мозг. В ожидании «Ах? Как? Кто?» и прочих невероятных в данной ситуации вопросов и ответов, она собирает волю где-то в районе межбровья и готовится к чему угодно. К чему угодно, только не к тому, что ее Мамандер проведет остаток жизни, извиваясь от ужаса потери ребенка, тогда как ребенок-то на самом деле жив-здоров. И даже, как говорится, вполне себе упитан.
Мамандер снится Инге каждую проклятую ночь – они идут по деревянной лестнице, спускаются к морю. На плечах полотенца. Вечер, жара спала, море дышит свежестью. Песок набился маленькой Инге в сандалии, ноги трет, с каждой ступенькой идти все тяжелее. Мамандер – статная, с отпускным обгорелым куцым «хвостиком» на затылке оборачивается. На лице насмешка: ну, так что же? Словом, «эх, ты…» Но Инга не сделала ничего дурного – она всего-то отстала на пару шагов, это все песок в обуви, она ничего не может поделать с этим. Ничегошеньки.
«Только представь, что она чувствует, - уговаривает себя Инга. – Наверное, ревет целыми днями, смотрит детские фотки». Ей вслед за Папандреусом делается так стыдно, просто до невыносимости. Нервы, это все нервы. Л – пока все еще приходящая подружка Папандреуса, потихоньку округляющаяся, явно ее сторонится. Наверняка обострившимся чутьем она улавливает что-то неладное. Вкус серы. Запах дьявольских снадобий, которые маленькая пронырливая ведьма варит пока что только в своей голове.
Мамандер, услышав голос дочери, а также щелчки отключения нормальности в своем сознании, немедленно срывается и едет в М. А чего вы ждали от матери? Рассудочности? Как же!
- Это то, о чем я молилась, - втолковывает она паспорту.
И сумке. И фотографии Инги в своем мобильнике.
- Он услышал меня. Он сотворил чудо.
Она теперь целыми днями разговаривает с тем, что ее окружает. Чтобы как-то держаться?
- Я говорила ему: «Верни мне мою девочку, пожалуйста, я отдам, что хочешь». И он мне ее вернул.
Кажется, ее больше не волнует реальная жизнь. Инга велит ей приехать, она понимает, что ее воскрешение в маленьком Н невозможно. Зато М – очень, очень, очень большой город. Тут никому ни до кого нет дела. В крайнем случае есть запасная версия – разлученные при рождении близняшки. Лихорадочные мысли бьют Ингу по затылку. Это крохотные новорожденные демонята, они требуют пищи. Выпусти их наружу – и быть беде.
И вот дождливым утром Инга снова стоит у окна, вцепившись в подоконник, подавляя тошноту и неимоверное желание обернуться. А Инга за ее спиной складывает вещи. Почему-то она чувствует, что документы ей не понадобятся. Инга собирает сознание в одну точку – она снова решает попробовать ЭТО. У нее, с ней останется то, что ей нравится в себе. А там уж как пойдет. Жестоко? А кто бы не попробовал на ее месте?
Мамандер встречает свою новую дочь возле метро. Она расхристана в расстегнутом легком плаще (а ведь уже падал редкий первый снег), и от нее пахнет коньяком. Она кричит, плачет, ощупывает Ингу со всех сторон. Та молча улыбается, как славная, красивая кукла с большими ресницами. Но куколка-то, право слово, с душком.
- Да я это, я, - ворчит Инга, вяло отмахиваясь и оглядываясь на прохожих.
Мысль, что, быть может, в роддоме ей не сказали, что у нее были близняшки, тоже входит незваным гостем Мамандеру в ее покачнувшийся разум, но сейчас она не может думать об этом. Она подумает об этом потом. Главное, что можно взять своего ребенка за руки, обнять потискать, прижать. Да что угодно можно теперь, раз такое дело. Горы своротить! И ничего другого не было, никакой смерти, все это дурной сон. Ребенок жив, он шевелится, мямлит и переминается с ноги на ногу.
Мамандер на седьмом небе, ее ум млечнотуманен. Она снимает в М крохотную квартиру на окраине, запирает ее и глаз не спускает со своей маленькой птички. Инга и не думала, что случится что-то вроде этого. Она ждала счастья, радости, воссоединения семьи. Теперь, здесь, она слабая, тихая, ее мучают сомнения, комплексы, ей все время хочется плакать. Ей не достает чего-то, она что-то потеряла.
Мамандер целыми днями молится, выбегает на улицу только за хлебом и чем-нибудь спиртным. Она больше не готовит, не хлопочет по хозяйству, редко принимает душ. И спят они исключительно в обнимку. Наученная горьким опытом, Мамандер не выпускает дочь из своих цепких сумасшедших объятий. Нет уж, теперь ее не проведешь, она будет присматривать за своей девочкой как надо. Редкая мысль, что можно было бы вернуться в Н, повергает Мамандера в ступор на полдня (или ночи), а то и больше. Ей все чаще вспоминается. Так, кое-что. Что мешает. Что она там может увидеть на городском кладбище? В Н? В минуты экстаза (теперь почти всегда пьяного) она просит Ингу рассказать ей «все-все» о том, как та побывала на небесах, о воскрешении и прочей чуши.