- Ты мой маленький Ангел. Ангел. Ты Ангел.
Это пьяная мантра. Но с ней делается легче. Хотя бы на секунду.
Как-то среди ледяной беспощадной ночи Инга (в виски колотятся кошмары) просыпается от воркотни у изголовья – Мамандер стоит возле нее на коленях. Ее подпухшее лицо очень близко от ее лица. Но нет, Мамандер не молится. Взгляд остановившийся, пустой. Быть может, Мамандер остатками разума или включившимся третьим глазом безуспешно силится узреть, что или кто это лежит в ее постели.
Про школу или прогулки не может быть и речи. Сначала еще были редкие походы в парк или супермаркет – обязательно вместе, рука в руке. Инга чувствует себя беззащитным, новорожденным тюленем. Ее пустили на сушу, держат в клетке. И бог не дал рук, чтобы открыть замок.
Инга и ее Мамандер обе тощие, под глазами черно. Хлеба все меньше, а днем Мамандер уже больше не может быть трезвой. Мир качается вместе с ней, не сказать, чтобы весело. Инга пробует убежать, когда Мамандер дремлет среди дня, головой на столе, но выходит неудачно с ключами. Мамандер привязывает ее полотенцами в ванной («Никто не должен знать про тебя, моя девочка, мой Ангелочек, моя золотая. Что, если кто-то увидит, ну, подумай сама? А?») Это смешно, Инга быстро освобождается. Разозлится нет сил. Но с каждым днем ей становится все страшнее и страшнее. Ужасатые монстры больше живут не только в ее снах. Они выбрались наружу. Ей мерещатся тени на стенах, ах, хорошо бы это просто проехал троллейбус. А этот звук? Этот скрежет? Это на самом деле? Или у нее открылось третье ухо? Она теряет терпение. Теперь Мамандер часто кричат на нее. Требует объяснений. Инга устала. Немыслимо. Немыслимо. Раз-во. Раз-вод. Однажды проснувшись хилым серым утром, она обнаруживает себя привязанной веревкой за ногу. Нелепость. Все это морок, наваждение, это пройдет. Пройдет?
В декабре У Мамандер кончаются деньги, чего и следовало ожидать.
Инга плачет, ей нечем занять себя в полупустой квартире с чужой разваливающейся мебелью. Больше она не чувствует ни жалости, ни стыда. Только обреченность. Как будто один за другим начинают отмирать пальцы. Кожа стынет. Волосы выпадают. Зубы ломит.
И, кажется, грязный снег за окном делает эту историю еще невыносимее.
«Но девичьи страхи так свежи и съедобны…» (с)
Хуже казалось бы некуда. Ну да, как же.
То, что это только половина ее несчастий, Инга чувствует каждую минуту. На другом краю огромного мегаполиса М Инга балансирует – ходит по веревочке, тонкой бельевой веревочке, натянутой на кухне. Это зовется депрессией? А? Так? У кого бы спросить? Зверькоподобная Л, бешено оттирающая поверхности в их квартире от грязи, лихорадочно помечающая территорию, теперь живет у них. Она кругла настолько, что ей больше не надо ходить в университет и рассказывать глупым детишкам о маркетинге. (Детишкам, не знающим ингиных забот). Вот-вот родится ребенок. Инга спит на крохотном диванчике на кухне, ходит в школу, старается больше гулять и общаться с подружками. Слушает музыку. Эти вроде бы пустые, заезженные фразы значат для нее очень много. Дома она чувствует глухое раздражение Л, которая ее не выносит. Папандреус строит нерешительные планы по переезду в двушку. Правда, это будет еще дальше от центра, чем они живут сейчас, можно сказать, уже загород, но что поделаешь. Он теперь все время выглядит растерянным. Как будто – бамс- по голове пакетиком с вермишелью – и вроде не больно, но откуда пакетик-то? К тому же время от времени Мамандер убивает его истерическими пьяными звонками по поводу того, что он не явился на похороны собственной дочери («А так тебе и надо, придурок, зато теперь у меня дома живет Ангел! А ты сгоришь в аду»)
- Моя девочка воскресла, - сообщает Мамандер с запредельной гордостью, которая в реальной, непроспиртованной жизни была бы для нее невозможна.
Когда снег на улицах доходит Инге до щиколоток, Л развивает тайную домашнюю диверсию, она шипит, ворчит и ковыряет Ингу раскаленными вилами. Ее маленькая жизнь на кухне для всех очень неудобна. «Боком вышла – боком войду».
Каждый свой вздох Инга все еще честно делит пополам. Но там и тут вместо выдоха – боль, разочарование, обида. Все чаще ей приходит в голову, что ничего бы этого не было, не решись она тогда… Ничего бы не было уже давно. На мягких лапках, удушающе пыхтя, пришли бы упокоение, тишина и, быть может, нездешний свет.