Вооружившись карандашом и медной типографской линейкой, Мещеряк присел к столу. Художником он был никудышным, и ему пришлось изрядно попотеть. Но как бы там ни было, а в конце концов из–под его карандаша все же вышло подобие образца. Сверху большими буквами было написано: «Пропуск №…», ниже, вслед за буквами Ф.И.О., шли три пунктирные линии, а правее места для фотографии, обведенного тонкой рамочкой, стояла подпись: «Зам. начальника оборонного объекта № 1 подполковник Сидоров». Такова была фамилия одного из подполковников, сопровождавших генерала.
— К утру они должны быть готовы, — предупредил Мещеряк. — Успеете?..
— Двести штук?.. Да мы их на «американке» за полчаса отстукаем, — ответил метранпаж. — Не извольте беспокоиться.
Теперь с делами было покончено. Ризаев, которому не раз приходилось бывать в Ургенче, предложил Мещеряку пройтись по городу.
День был на исходе, и глинобитные стены отбрасывали слабые тени. Изразцовые минареты мечетей ввинчивались в высокое зеленоватое небо. Была пятница, и муэдзины гортанно призывали правоверных приступить к вечерней молитве. Людей на улицах было мало.
Когда Мещеряк притомился, Ризаев повел его в ближайшую чайхану.
Там щекотно пахло сладким луком и бараниной. Над огнем чернел огромный казан, в котором млел плов, и отблески пламени озаряли потные лица старых узбеков и туркмен, перед которыми на вытертом ковре стояли пузатые фарфоровые чайники. Отяжелев от дневной жары и обильной еды, старики смаковали ароматный чай.
Среди седобородых и чернобородых посетителей чайханы Мещеряк увидел и одного краснобородого, лицо которого показалось ему знакомым. Но он рассудил, что, как известно, не одна рыжая корова на свете, и равнодушно отвернулся от него. За те несколько дней, что он прожил в Средней Азии, он уже успел пристраститься к чаю, как замоскворецкая купчиха,
От канала Шават, протекавшего поблизости, тянуло вечерней прохладой. Над помостом поднимался сытный пар. У людей, сидевших на помосте, были благостные лица. Они отдыхали, наслаждаясь тишиной и покоем. Только старики знают цену мирской суете.
В этой тихой чайхане Мещеряк с Ризаевым скоротали весь вечор. Ночевать они отправились на пароход, все еще стоявший у пристани. Но прежде, чем подняться на судно, на котором их ждал майор, Мещеряк решил заглянуть в диспетчерскую. Кто знает, авось на его имя уже поступила какая–нибудь радиограмма.
— Кому, Мещеряку?.. — девушка–диспетчер заколебалась. — Тут есть одна, но адресована она начальнику пристани. В ней упоминается ваша фамилия, но я не имею права…
Тогда в разговор вмешался Ризаев. Он что–то сердито сказал девушке по–узбекски, и та, вспыхнув, сразу присмирела.
— Пожалуйста, можете ознакомиться, — произнесла она, потупив глаза.
«Лрек Богданову, — прочел Мещеряк. — Из Чарджоу. 20. 07. Передайте Мещеряку что сообщению Нечаева учитель Усманов вчера похоронен чарджоуском кладбище. Чрек Дьяконов».
— Чрек — это начальник пароходства, а лрек — начальник пристани, — объяснила девушка, не поднимая глаз.
— Все в порядке, — Мещеряк повернулся к Ризаеву.
И они вышли из диспетчерской, провожаемые удивленным взглядом девушки, которая не могла понять, чему Мещеряк обрадовался. Ведь в радиограмме говорилось о смерти и похоронах.
Глава седьмая
Ночью прошел быстрый дождь, и утром, когда они выехали из Ургенча, «газик» быстро попал в унылое однообразие сумеречного неба и бурых от влаги барханов, убегавших в обе стороны от горизонта. Машина шла по широкому гладкому плато, похожему на Дно обмелевшего озера. Приторный запах бензина и тряска вгоняли в безразличие, в сон. Земля была розовой, окрашенной выходами солей, но вдалеке она теряла свой цвет и сливалась с мглистым небом.
Над барханами стоял теплый туман. Небо долго оставалось скучным, без солнца, но в нем и теперь угадывалась далекая и незримая еще голубизна. Ризаев заявил, что к полудню небо очистится и снова станет жарко. И точно, вскоре день повеселел.
И жизнь в пустыне с приходом солнца сразу оживилась. Испуганные шумом мотора, повыскакивали из своих норок песчанки и суслики. На песке замелькали искорки ящериц. Когда же повстречался грузовик — старый, помятый и серый от пыли, громыхавший на ходу всеми своими цепями и разболтанными бортами, — оба водителя, и Садыков, и тот, другой, — затормозили, чтобы перекинуться по обычаю пустыни, словом.
У Мещеряка, сидевшего рядом с Садыковым, было такое чувство, словно вот–вот на гребне одного из барханов появится всадник. Тот будет прямо сидеть в седле на тонконогом жеребце и к его седлу будет приторочен корук — длинный шест с волосяным арканом. Когда всадник настигнет врага, он ловко набросит корук ему на шею, стащит с седла и с позором поволочит его по земле. Ведь именно так всегда поступали басмачи.