Она рассказывала вяло, неохотно. Нечаев чувствовал: что–то тревожило и томило ее душу. Что именно? Он не решался спросить. Если сочтет нужным — сама расскажет.
— Ну, а ты–то как? — спросила она. — Мать и сестренка живы?
Он ответил, что видел их прошлым летом. Они и теперь в Баку. Скоро, наверно, приедут. А он… Воевал, как все. И на суше, и на море. Куда только ни забрасывала его судьба! Враги ведь не только перед тобой, иногда они и за твоей спиной. А это еще опаснее.
Враги за спиной? Она подняла глаза. Это он верно сказал. Но как их распознавать?
— Есть люди, которые этим занимаются.
— А ты? — спросила она в упор.
— И мне приходилось.
— Тогда слушай… — Она подалась вперед, откинула со лба седую прядь. — Ты должен мне помочь. Понимаешь? Должен. Я не могу так жить. Вот уже три месяца я ношу это в себе. Командир отряда говорил, что я напрасно извожу себя, но я не могу, не могу…
Она произнесла это с такой тяжелой грустью в глазах, что Нечаев вздрогнул.
Это случилось в середине января. Ольгу Андреевну и еще одного партизана послали в город.
— Как его зовут? — спросил Нечаев.
— Его звали Василием, теперь его уже нет, — ответила она. — Он был мне очень дорог. Так дорог, как ни один человек в мире. Видишь, я от тебя ничего не скрываю, — ответила она.
— А как его фамилия? — спросил Нечаев.
— Попичко. Василий Харитопович. Двенадцатого года рождения. Член партии — его приняли в отряде. Рекомендации дали ему командир и комиссар. А они разбирались в людях, можешь мне верить.
— Не сомневаюсь, — сказал Нечаев. — Дальше.
До города Ольга Андреевна и Василий шли вместе. А дотом разошлись. Она направилась на рынок, а он пошел на Пироговскую. Там, во дворе второго номера была столовая железнодорожников, в которой он должен был встретиться с одним человеком. Дело в том, что подпольные группы, действовавшие в самом городе, в целях конспирации действовали разрозненно. Ни одна группа не знала о существовании другой. А фронт уже приближался, и надо было их объединить. Откуда было знать Василию, что за этой столовой уже наблюдает сигуранца? Его схватили, когда он присел за столик…
Она замолчала, ушла в себя, в воспоминания.
— Провалы были и раньше, — сказала она через минуту. — Но этот… До сих пор не нахожу себе места, понимаешь?
Василия Попичко допрашивали четверо суток. Сам старший следователь. Бил резиной, опутанной проволокой, хлестал по спине плетками со свинцовыми наконечниками. Она знает это от тех, кому удалось вырваться. И она видит ярко освещенный кабинет, видит Василия, распятого на столе. Видит так, словно его истязали в ее присутствии.
Они предприняли попытку вырвать Василия из сигуранцы. Иногда это им удавалось. Центральная сигуранца находилась на Пушкинской. Комиссар Ионеску охотно брал взятки. Через румынского адвоката по фамилии Сырбу. Вот они и собрали пять тысяч марок. Для Ионеску, для прокурора Атанасиу и шефа полиции седьмого района Аврамеску. Но этого оказалось мало. Комиссар Ионеску, как выяснилось, был любителем антикварных вещей, марки его не интересовали. И тогда…
Она решилась на отчаянный шаг. Хотя в их доме жили полицаи, она ночью проникла в эту комнату.
— Я взяла бронзовый чернильный прибор твоего отца и его трубки, — сказала она. — Прости, пожалуйста.
— И правильно сделали, — сказал Нечаев. — Человек дороже.
— Но нам его не удалось спасти. Мы опоздали. А деньги и вещи пропали. Но и это не все. Еще через два дня к нам нагрянули румыны. Жандармы и полицаи. Попробовали проникнуть в катакомбы через главный ход. Ума не приложу, как они узнали о нем. Ну, нам, конечно, пришлось принять бой. И тогда румыны… Словом, они забетонировали этот вход.
— А других у вас разве не было? — спросил Нечаев. — Запасных?
— В том–то и дело, что все запасные были блокированы еще раньше, — сказала она.
Нечаев замолчал.
— И тогда кто–то пустил слух, что это Василий… Дескать, не выдержал пыток и… Но я не верю. Я его знала лучше всех, понимаешь? Не мог он стать предателем.
Нечаев продолжал молчать.
— Скорее всего это я была виновата. За мной ведь могли увязаться шпики и проследить, — сказала она, и у нее забулькало в горле. — Как узнать правду?
Катакомбы… Ему не надо было о них расспрашивать. В детстве он с дружками лазил туда не раз. Катакомбы, как он знал, тянулись на сотни километров, имели тысячи тупичков и закоулков. Конечно, они не рисковали далеко удаляться от выхода. Им было жутко и страшно. А вдруг заблудишься? Тогда не найдут.
— Это где? — спросил он.
— На Усатовых хуторах.