— Ай да комары–комарики, — сказал Гасовский, пряча пистолет под фуражку.
— Вполне сознательные, — подхватил Костя Арабаджи.
Вытащив зубами пробку, Костя приложился к фляге. Он проделал это уже не в первый раз. Глотнет и сразу отвернется, чтобы фляга не мозолила глаза. Но забыть о ней было свыше его сил. Как о ней не думать, когда она под рукой, а во рту сухо? Костю не смущало, что вода пахнет сукном. Лишь бы прохладно булькало в горле.
Увлекшись, он не заметил, как разделался со своим неприкосновенным запасом. Пусто!.. Растерянно хлопая своими белесыми ресницами, он в сердцах забросил флягу в камыши. На кой она ему теперь?!
Солнце прожигало до костей. Чахлые кустики акации, которые росли на берегу, совсем разомлели от зноя и отбрасывали на землю хилые тени.
— А теперь что будешь делать? — спросил Гасовский. — Ты хоть флягу подбери.
— Не знаю.
— Пей… — Сеня–Сенечка протянул Косте свою флягу. — У меня еще полная.
— Я глотну. Разок…
Оторвав флягу от губ, Костя вернул ее Сене–Сенечке и, утершись рукавом фланелевки, сказал:
— Сразу полегшало. Интересно, который теперь час?
— Третий… — ответил Гасовский. — Румыны, наверно, обедают.
Дорога была пуста.
Румыны обедают, а они должны сидеть в этой гнилой воде. Гасовский посмотрел на ребят, которые совсем приуныли, и сказал:
— Хотите услышать, как я однажды выручил датского принца?.. Не верите? Слово даю… В нашем театре ставили «Гамлета». Дали третий звонок, и помощник режиссера, помреж по–нашему, выглянул из–за кулис. Ну, зал набит битком, яблоку негде упасть, представляете? А Гамлета нет… Не то заболел, не то загулял. Офелия — вся в слезах, Клавдий, король датский, его сам Небесов играл, схватился руками за голову. Скандал! Тогда я подошел к помрежу и сказал: «Можете положиться на меня. Гасовский не подведет. Я эту роль наизусть знаю». И что вы думаете? Пришлось ему меня выпустить. Режиссер страшно обрадовался. Да у него, говорит, и внешность подходящая, как я раньше не заметил. Это у меня, значит. И вот я появляюсь в бархате, при шпаге…
Рассказывая, Гасовский так увлекся, что начал жестикулировать. Он изобразил помрежа, страдавшего одышкой, потом гордого актера Небесова и трогательную Офелию… Гасовский то выпячивал нижнюю губу, как Небесов, то таращил глаза, как помреж, то стыдливо хлопал ресницами, как Офелия.
— Публика два раза вызывала меня на бис, — сказал он.
— А что было потом? — спросил Костя Арабаджи.
— Потом? — Гасовский вздохнул. — На следующий день выздоровел наследный принц. Принцы — они живучие.
Небо было низким, пустым. По нему катился гул далекой артиллерийской канонады. А навстречу этому гулу, к передовой, снова тарахтели по большаку грузовики и обозные фуры.
Наконец солнце ушло в пыль, погасло, и степные дали стали лиловыми.
С моря подул свежак. II хотя по небу все еще прокатывался грозный орудийный гул, теперь — дело шло уже к вечеру — стал слышен хруст камыша.
— Лиман перейдем вброд, — сказал Гасовский.
Теперь совсем стемнело. Комары забесновались пуще прежнего. Гасовский побрел по скользкому дну. Остальные — за ним.
Перейдя лиман, они попали в известковую балочку, разделись и выкрутили клеши и фланелевки.
— Я эти места знаю, — сказал Нечаев. — Тут мой дед живет, пасечник. Близко.
— Тогда веди, — кивнул Гасовский.
До села было еще километров шесть. Нечаев повел друзей в обход огородами. Хата деда стояла на краю села, на отшибе. Неказистая такая хатенка. Румыны на такую вряд ли позарятся. Солдаты любят, когда в доме хозяйка, которая и обед сготовит, и белье постирает. А с деда какой спрос? В денщики он уже не годится, стар больно.
— А ты не сбился с дороги? — спросил Гасовский. — Мы уже вон сколько отмахали!..
Вместо ответа Нечаев поднял руку. Прислушался.
Вдалеке темнели деревья. За ними стояла хата.
— Я сам… — тихо сказал Нечаев. — Вы меня здесь подождите…
Он побежал к деревьям, притаился за тыном. Никого… Тогда он перемахнул в сад.
Пахло гнилыми яблоками и ботвой. Огород был пуст — дед уже выкопал картошку.
Возле хаты валялось старое колесо без обода. Грабли были прислонены к стене. Возле колодца чернело сплющенное железное ведро. Дед так и не привел его в порядок — не дошли руки.
Прокравшись к окошку, Нечаев тихо постучал. У деда сон чуткий — услышит.
— Кто там?
— Я…
Скрипнула дверь, и Нечаев уткнулся лицом в жесткую бороду, пахнувшую самосадом.
— Я не один…
— Всем места хватит, — ответил дед.
В хате кисло пахло хлебом. Они уселись на длинные лавки. Занавесив окна рядном и старым кожухом, дед зажег каганец.