— Вот так-то лучше! — сказал, обращаясь к мокрому и всклокоченному Ковалю в зеркале. — Так что мы имеем на сегодняшний день, уважаемый Дмитрий Иванович? А кое-что имеем, имеем кое-что. Ну и вид у вас! Не эстетично, не эстетично, гражданин всезнайка! Глазенапы под старость становятся рачьими. Ужас!
Но что это в голову лезет? Какая-то чушь?
Раздевшись, он вошел в комнату, натянул свежую прохладную майку, спортивные брюки и, предвкушая приятное волнение, сказал себе: «Начнем, пожалуй!»
На первом листе синим карандашом написал: «Ограбление», задумался и подошел к тумбочке с телефоном, чтобы позвонить Вегеру.
— А я, Дмитрий Иванович, только что сам собирался вас побеспокоить.
По тону капитана Коваль понял, что новость есть. Подполковнику стало как-то неловко за свой неслужебный вид, но, поняв бессмысленность этого своего соображения (Вегер-то не видит его!), он усмехнулся.
— Есть что-нибудь? С повинной кто-нибудь явился?
— О если бы, Дмитрий Иванович! Но могу доложить: Длинный, то есть Кравцов, действительно выехал шестнадцатого июля, так срочно, что даже не рассчитался со своими долгами. Мои ребята оперативно поработали — сразу в точку попали. Нашли его приятеля по кличке «Кукушка» (им займемся своим чередом), — так вот, этот приятель шестнадцатого вечером заходил к Кравцову — должок получить. Но квартира уже была пустой. Хозяйка дома, где проживал Кравцов, засвидетельствовала, что шестнадцатого тот куда-то подался со спортивной сумкой и до сих пор не возвратился. Впрочем, он и раньше пропадал по нескольку дней, и поэтому она отнеслась к его отсутствию спокойно.
— А второй, второй?
— Второй, очевидно, некий Самсонов, хозяйка знает его, часто видела у Кравцова. Говорит, чудной какой-то, не то чтобы пьяница, а так, пьянчужка, Кравцов называл его Клоуном. Накануне они были вдвоем на танцплощадке, их там видели до десяти вечера. Словесный портрет этого Самсонова-Клоуна готов.
— Раньше они никому не говорили, что собираются уехать? Может быть, хозяйке Кравцов что-нибудь говорил?
— Нет, уехал внезапно, Самсонов тоже исчез неожиданно. Вероятно, вместе с ним.
— Они работали?
— Кравцов на «Водоканале» слесарем, по аварийному ремонту. Но дисциплины там никакой, и никто толком не знает, когда он был на работе, когда не был. Кажется, вообще оформился там только для того, чтобы не привлекать к себе нашего внимания. А шестнадцатого ни с того ни с сего взял расчет. Что касается Самсонова, то сейчас уточняем, работал ли… Его видели в мастерской «Водоканала». Он приходил в гости к Кравцову. Есть данные, что они там делали себе ножи.
— Обыск произвели?
— Да, товарищ подполковник. И это — самое главное. На чердаке дома обнаружено две пары обуви. Одна — резиновые сапоги сорок четвертого размера, на которых своеобразный узор и стертость подошвы и каблуков полностью совпадают с рисунком следов у забора и во дворе Иллеш. Вторая пара — китайские кеды, те самые. Вот оно как! Бросили они свою обувь. А в кладовке валялся пиджак зеленого цвета с бурыми пятнами, очень похожими на засохшую кровь. Все эти вещи передали экспертам.
— Что ж, Василий Иванович, объявим розыск? Всесоюзный. Как думаете?
— Так же, как вы. Овчинка выделки стоит.
— Хорошо. Только надо с товарищами посоветоваться. Давайте решим это завтра утром на оперативном совещании. А перед совещанием обсудим вдвоем то новенькое, что, возможно, появится за ночь. Я буду в милиции к семи.
Они попрощались, и Коваль вернулся к столу. Прочитав на листке написанное им слово «Ограбление», он вывел чуть ниже: «Кравцов и Самсонов». Потом зачеркнул и написал: «Длинный и Клоун». Он обозначил именно клички, а не фамилии, потому что они точнее характеризовали этих людей, а кроме того, своей экзотичностью пробуждали фантазию и давали возможность легче представить себе противника.
И, чего греха таить, так было просто-напросто интереснее. А это тоже имело значение для солидного, седого подполковника Коваля, человека целеустремленного и строгого, но в душе оставшегося (в этом он и себе самому никогда не признался бы) юнцом, влюбленным в тайны и приключения. Несмотря на то, что они усложняли его жизнь. Это помогало ему искренне считать свою бесконечно сложную и трудную работу любимым делом, которое не только притягивает как магнит, но и гипнотизирует.
Коваль поудобнее устроился в кресле и с головою ушел в свою схему.
Шло время. Постепенно лист бумаги покрывался черными и цветными пометками и надписями, жирными вопросительными и восклицательными знаками, рамками и стрелками.
Наконец определились колонки. И получилось так:
ОГРАБЛЕНИЕ
Длинный и Клоун
—
1. Через забор перелезли двое.
2. Неожиданный отъезд в день после убийства (показание кассира; два билета до Киева;
показания хозяйки квартиры).
3. Две судимости Длинного.
4. Неизвестный источник существования (Длинный и Клоун — одна компания). Клоун — пьянчужка.
+
1. Нет прямых доказательств.
?
1. Кому принадлежат китайские кеды?
2. 44-й размер резиновых сапог (следы). Сапоги Длинного?
В этой не до конца заполненной схеме все, что было против Кравцова и его приятеля, вписывалось в колонку со знаком «-», все, что было за них, против их участия в ограблении и убийстве семьи Иллеш, фиксировалось в колонке со знаком «+». А то, что вызывало сомнение, требовало проверки или уточнения, отмечалось вопросительным знаком. Восклицательные знаки в окончательном, чистовом варианте Коваль убрал.
В тот момент, когда Дмитрий Иванович заполнял последнюю графу, снова позвонил капитан Вегер и сообщил, что найдены свидетели. Парень и девушка, стоявшие той ночью на углу Староминаевской и Безымянного переулка, заявили, что видели каких-то людей в конце улицы около часа ночи. Одного высокого, другого — значительно ниже ростом.
— В показаниях есть расхождения, — сказал капитан. — Девушка видела двоих, а парень уверяет, что мимо них в конец Староминаевской прошмыгнул один прохожий. Девушка объясняет это тем, что ее спутник стоял спиной к улице и обернулся, когда один из прохожих исчез. Объяснение это представляется логичным, хотя и не совсем доскональным. — После разговора с капитаном Коваль дополнил свою схему, записав эти сведения в колонку со знаком «минус».
«Ну, вот и все, — решил он, — пока в этот столбец писать больше нечего…»
Он задумался. Как хорошо было бы узнать, где они сейчас — Длинный и Клоун. Что делают? Не тешат ли себя мыслью, что все сойдет им безнаказанно? Не готовят ли новое преступление, новое убийство? Куда лежит их путь, с чьим путем он пересечется на горе ничего не подозревающего человека? И подполковник Коваль вспомнил слова Ленина о том, что главное в борьбе с преступностью — это не суровость наказания, а неотвратимость его, неизбежность. Сознание этого и есть высшая форма профилактики, самый гуманный метод искоренения правонарушений. Понимая неизбежность разоблачения и наказания, Длинный и Клоун не подняли бы руку на свои жертвы. Их все время не оставляла надежда — пусть самая мизерная! — что они смогут правосудия избежать. Но…
Коваль оборвал свои размышления. У него не было права думать об этих Кравцове и Самсонове как об убийцах! Пока есть у него только подозрения. Не более того. Эта версия рассыпается, как карточный домик, если, например, Длинный и Клоун в ту ночь пьянствовали где-то в соседнем селе. А их отъезд? Они могли уехать по тысяче других причин. Интуитивно Коваль догадывался, что Длинный и Клоун причастны к трагедии на Староминаевской. Но от интуиции до доказательства выложен путь острыми камнями сомнений!