Из кабинета Романюка Коваль позвонил в Ужгород следователю Туру, уехавшему туда на совещание, и сообщил, что располагает новыми данными. Тур ответил, что вернется на следующий день.
4
Второй допрос бывшего монаха Коваль решил провести сам, пока не вернулся Тур. Даже рискуя вызвать недовольство следователя, который, хотя и оставался верен концепции: убийцы — Кравцов и Самсонов, все же изъявил желание допросить и Гострюка, потому что считал, что оперативные работники после краткого дознания обязаны передавать всех подозреваемых следствию. Кроме того, Коваль хотел избавиться и от участия в допросе майора Бублейникова, которого невозможно было удержать от выпадов, в большинстве случаев «стрелявших» мимо цели.
Не дожидаясь капитана Вегера, с утра отлучившегося в район, подполковник распорядился привести Гострюка.
За два дня бывший монах осунулся. Когда он переступил порог кабинета, Коваль почувствовал, что разговор предстоит серьезный и, возможно, начистоту: «брат Симеон» не прятал взгляда — смотрел прямо в лицо.
На что он решился? Какие показания даст?
— Садитесь.
Стульев было несколько, но монах сел на тот, что стоял поближе к столу, напротив Коваля, словно подчеркивая этим готовность к откровенному разговору. И действительно, на этот раз Гострюк не стал ждать традиционных вопросов. Он заговорил первым.
— Выходит, вдову убили? Я правильно понял?
— Да, Каталин Иллеш убили. Мало того, убиты и ее дочери — Ева и Илона. Для вас это новость?
Гострюк перекрестился и беззвучно пошевелил губами. Коваль терпеливо ждал. «Если уж сам начал, пусть сам и продолжает», — решил он.
— Как я понимаю, на меня пало подозрение. Мой внезапный приезд сюда в июне, мое прошлое… Можно я задам вам один вопрос?
Коваль кивнул.
— Когда произошло убийство? Которого числа?
Коваль не торопился с ответом. Не хочет ли Гострюк этим вопросом отвести от себя подозрение? Глупо. Впрочем, если он — убийца, то дата преступления для него не секрет, а если непричастен, то какое это имеет значение — десятого, пятнадцатого или двадцатого?
— В ночь на шестнадцатое июля, — Коваль сделал паузу. — А почему это вас интересует?
Бывший монах тоже не спешил с ответом.
— Я решил все рассказать. Одним словом, я не хочу отвечать за чужие грехи. К этому делу я, возможно, и имею отношение, но весьма и весьма косвенное.
Коваль приготовился записывать его показания.
— Но перед тем, как рассказывать, разрешите мне еще один вопрос. Очень важный.
Коваль не возражал.
— Где вы взяли этот перстень?
«Эрнст Шефер допытывался, как попал в милицию этот перстень. А теперь и Гострюк». Подполковник провел ладонью по лбу, собираясь с мыслями.
— А какое это имеет значение? — спросил он наконец.
— Очень большое. Если перстень найден в доме Катарин и если это действительно перстень Карла, значит, и Карл был там.
«Наваждение какое-то! — удивленно подумал Коваль. — Как же догадался, где найден перстень?»
— Из чего вы сделали такой вывод?
— Об этом потом, — ответил Гострюк.
«Хочет меня сбить с толку! — подумал подполковник. — Ишь, стреляный воробей! Но какой хитрый ход, какая игра! Неужели он надеется, что я поверю, будто бы вдову убил покойник? Сейчас заговорит еще о духе Карла, который воротился с того света, чтобы расправиться с неверной женой. Новоявленный Командор, карающий свою жену. Ну, погоди, святоша, сейчас я тебе покажу!»
Коваль согласился.
— Хорошо. У вас, гражданин Гострюк, есть алиби? Имею в виду дату преступления. Давайте, в таком случае, с этого и начнем.
— Не только на пятнадцатое, но и на шестнадцатое есть. Пятнадцатого я чинил инвентарь во дворе.
— До которого часа?
— Вышел из Лавры, помню, в восемь вечера. Били часы. А во дворе меня видело много людей. И гости, и сотрудники.
— Вы так четко помните все, что происходит каждый день? Или только то, что пятнадцатого?
— Большей частью помню. А пятнадцатого обратил внимание на бой часов. Сам не знаю почему. Озарение господне.
— Что вы делали дальше? Куда направились, когда вышли из ворот Лавры?
— Спустился пешком по улице Кирова до гастронома, который на углу. Меня там знают — я там постоянный покупатель. Потом был дома. Спать лег поздно.
— Угу, — вздохнул Коваль. — Значит, алиби.
Бывший монах энергично кивнул.
— А каким образом отпечатки ваших пальцев появились в доме Каталин? В этой самой гостиной?!
Длинный нос «брата Симеона» пожелтел.
— Я скажу, — выдавил он из себя. — Именно это я и собирался сегодня рассказать. Вы этого не знаете. Я сниму с себя подозрение. У меня есть что сказать, я знаю много важного.
— Знаете, кто убил вдову и ее дочерей?
— Догадываюсь. Я знаю, кто мог у нее быть. Я не сказал бы вам этого, если бы не случилась такая беда. Катарин, очевидно, посетил ее первый муж. Карл Локкер.
— Карла Локкера повесили в конце войны. И похоронен он здесь.
— Карл Локкер — жив.
Коваль уставился на бывшего монаха. Не сошел ли старик с ума в камере предварительного заключения?
— Есть могила, есть люди, которые хоронили.
— Это не его могила. Карл сбежал. Он сам «повесил» себя. То есть не себя, а труп другого человека, видимо замученного в жандармерии. Лицо было изуродовано до неузнаваемости. В мундире Карла, с его документами этот несчастный человек и сошел за тержерместера. Тогда было не до расследований — время суетное, да и смерть такая для жандарма казалась вполне естественной в глазах людей. Так сказать, ожидаемой и логичной.
Коваль расстегнул тугой воротничок кителя. Он буквально задыхался. То, что он сейчас услышал, было невероятным, фантастическим!
— Откуда вы это знаете?
— После похорон его видел в лесу один человек.
— Кто?
— Этого человека уже нет. Он умер. Но есть и другие доказательства, что Локкер жив. Я скажу.
— Почему вы думаете, что именно он мог быть здесь и убить Каталин?
— Во-первых, перстень, который вы нашли. Карл никогда с ним не расставался. Кроме того, он, по-видимому, собирался сюда приехать. Разумеется, к ней.
«Корова накормлена, собака закрыта в сарае!» — мелькнуло в голове подполковника.
— Я получил письмо, — продолжал Гострюк. — Письмо от него для Катарин. И записку, в которой Карл просил меня съездить сюда и передать письмо ей в руки.
— И вы передали его?
— Да. Двадцать шестого июня, когда меня здесь видели. С тех пор, возможно, в доме и остались отпечатки моих пальцев. Она ведь меня угощала. Я пил кофе. Да мало ли за что мог взяться руками?
— Но задушить жену, пусть и бывшую, зверски убить ножом собственную дочь! — возразил Коваль. — Даже для жандарма это слишком!
— Вы не знали Карла, — спокойно заметил Гострюк. — Значит, был какой-то конфликт. А Карл Локкер способен на все.
Коваль отложил ручку, встал и подошел к окну. Он долго смотрел на прохожих, на открытую дверь магазина, на автомобили, которые, поднимая пыль, мчались по улице. Потом снова вернулся к подозреваемому.
— Как вы получили это письмо?
«Сам «брат Симеон», наверно, способен на все!» — подумал подполковник, внимательно вглядываясь в Гострюка, который сидел, замерев в выжидательной позе.
— Мне привезли его.
— Кто?
— Какой-то венгр. Наверно, из Будапешта.
— Почему «из Будапешта», почему — «наверно»?
— Карл сбежал в Западную Германию через Венгрию. Возможно, теперь вернулся в Венгрию, потому что тот человек был из Будапешта.
— Очень туманно, гражданин Гострюк, — строго заметил Коваль, чувствуя, что монах что-то утаивает. — Переписываетесь с ним, с Карлом Локкером? Если верить вам, что он — жив.
— Нет. Это была первая весть. И первая просьба. Я-то думал: что плохого, если передам Катарин письмо от мужа. Не знал ведь, что такая беда случится.
— Как тот венгр вас нашел?
— Был в группе туристов, которые осматривали наши пещеры.