Эрнст Шефер с непонятной Ковалю тревогой ждал ответа.
Что мог сказать подполковник? Только то, что розыски и следствие продолжаются, и как только закончатся, он, Эрнст Шефер, узнает результаты.
— А если жив, то может прятаться где-то близко? — все с той же тревогой в голосе продолжал Шефер. — И кто знает, что ему взбредет в голову. Бешеный пес без разбору кусает.
— Вы сегодня сказали, что Каталин сама похоронила мужа, — заметил подполковник. — Как же он может оказаться живым? Из мертвых не воскресают… Или у вас на этот счет есть другие соображения?
Шефер не ответил.
— Кто, кроме Каталин, хоронил его?
— Какие-то могильщики. Каталин нанимала.
— Итак, вашего шурина положили в гроб, засыпали землей, а вы теперь сомневаетесь. Странно!
— Но ведь и вы начали сомневаться. Расспрашиваете, разыскиваете…
— Хотите, я вам открою секрет? Мы это делаем, чтобы убедиться, что мертвые не воскресают.
Подполковник при всей серьезности положения чуть не рассмеялся, увидев, с каким недоуменно-встревоженным лицом мясник попрощался, как осторожно, словно во время тихого часа в больнице, прикрыл за собою дверь.
Тибор Балтазарович Коповски повторил почти то же самое, что Коваль слышал от Шефера. Нужно было срочно найти старого хирурга.
Капитан Вегер и майор Бублейников превзошли самих себя: вскоре перед Ковалем стоял бритоголовый сморщенный старичок.
Начальник уголовного розыска уже успел ознакомить подполковника с прошлым этого человека — бывший частный врач, во время войны — хирург местного госпиталя, судебный эксперт и, наконец, сторож в морге, откуда его уволили, считая душевнобольным: однажды, до белой горячки упившись сливовицей, он целую ночь напролет играл в карты с приподнятыми над столами покойниками и бранил их на всю катушку, когда ему начинало казаться, что кто-то из них мошенничает.
Однако ответы старика свидетельствовали, что он совершенно нормален. Бывший медик долго чесал затылок, что-то припоминал и наконец прошамкал:
— Ребро помню. А вот переносицу… Вы бы что-нибудь полегче спросили — столько времени прошло! А с ребром было, по-моему, иначе. Не было у него перелома. Только трещина… Да, да, трещина. Это когда его какой-то военный обработал. Тогда трещина была, но приличная. Кажется, шестого ребра… Да, именно шестого.
— Шурин его говорил, что перелом. Но, возможно, он ошибся.
— Откуда ему знать?! Что он в этом понимает?! Глупости! Раззвонили по всему городку, что ребро, и все, как попугаи, повторяли. Что они знают! Это только мы, врачи, знаем. Был у меня случай: девушку оперировал — аппендицит. А сорока на хвосте принесла — аборт. Жених бросил, родители отреклись. Мало что люди говорят, вы не слушайте. У этого Локкера была трещина — точно. А что касается переносицы, я не лечил, но, кажется, была и такая травма… Так ему и надо, зверь был, а не человек. Я ему полотенцем ребро стягиваю, чтобы трещина заросла, а он зубами скрежещет и кулаком грозит. А вот был у меня больной с раздробленным тазом, так тот…
Старичок, вероятно, долго бы рассказывал разные истории из своей практики, но Ковалю некогда было это слушать.
Бывший врач поклонился по-стариковски медленно и низко и, продолжая что-то бормотать, собрался уходить. Но Коваль его задержал — взял в машину, в которой ждали Романюк и судмедэксперт из Ужгорода. Капитан Вегер, Бублейников и Тур уже уехали на кладбище, где должны были эксгумировать останки Карла Локкера.
Вскоре стали известны результаты экспертизы: у похороненного под именем Карла Локкера человека были раздроблены при жизни руки и ноги, вероятно, во время допросов в жандармерии, сломаны шейные позвонки. Но кость переносья оказалась целой, ребра тоже…
Теперь у Коваля не оставалось сомнений. Нужно было немедленно переключиться на розыск бывшего жандарма Локкера, который неожиданно «ожил» через столько лет…
А догадывалась ли Каталин, что хоронит чужого человека и первый ее муж — Карл Локкер — жив? Или узнала об этом позже? Ведь, вторично выйдя замуж за Андора Иллеша, Каталин так быстро с ним развелась, а потом она, хорошенькая вдовушка с внушительным приданым, не желала и думать о ком-нибудь другом! Не подал ли ей весть о себе зловещий Карл?
А братец ее, Эрнст Шефер, — знал ли он, что Каталин похоронила не шурина, а одну из его жертв? И не потому ли он побледнел и растерялся на допросе, увидев перстень Карла Локкера? Может быть, сразу понял, кто убийца, и с этой минуты не столько боялся следствия, сколько появления Карла, всегда нагонявшего на него страх и ужас?
Но какие претензии мог иметь к нему Карл Локкер? Разве что как к будущему наследнику сестриного и собственного добра? А что известно об их старых взаимоотношениях — Эрнста Шефера и Карла Локкера?
Если бы Коваль взялся сейчас составлять новую схему, он записал бы десятки вопросов, которые красными светофорами выстраивались на пути расследования и отбрасывали его назад, к нулевому циклу. Казалось, все начинается сначала.
Но некогда заниматься писаниной. Главное — разыскать этого, пока еще условно воскресшего, Карла Локкера. А где и как его искать?
«Нет, — подумалось Ковалю, — чепуха какая-то! Не может отец зверски убить собственную дочь, каким бы он зверем ни был! — Подполковник даже оцепенел от этой мысли. — И зачем, какого черта Локкеру через столько лет понадобилось убивать свою жену, дочь и еще одну девочку?! Невероятно!»
После вскрытия могилы Коваль попросил Бублейникова и Вегера проверить все мелкие происшествия, зарегистрированные в милициях Закарпатья в течение суток с пятнадцатого на шестнадцатое июля. Майор сразу же взялся за дело. Вообще его словно подменили. Получив конкретное задание, он проявлял кипучую энергию.
«По существу, хороший человек, — думал о нем Коваль. — Оперативный, энергичный. Хотя и не без недостатков. Впрочем, у кого из нас их нет? Пожалуй, и ему осточертели бумажки. Именно поэтому, дорвавшись до живого дела, он так горячится…»
После обеда Коваль получил нужные ему сведения.
Бублейников и Вегер лично проверяли каждое происшествие, но ничего интересного не обнаружили: пьяницы, подобранные на улицах и отправленные в вытрезвители, мелкие кражи, хулиганство, семейные скандалы — все это не имело никакого отношения к трагедии семьи Иллеш.
Но, просматривая список, поданный Бублейниковым, подполковник обратил внимание на случай в гостинице «Ужгород», где останавливались венгерские туристы, и начал расспрашивать о нем майора.
— Ничего интересного, — ответил тот. — Гражданка из Киева, некая Татьяна Красовская, двадцати лет, пыталась пробраться в гостиницу через окно, по стене. Была задержана. Доставлена в отделение милиции, нанесла оскорбление действием сержанту — помощнику дежурного. Получила свои пятнадцать суток и завтра будет освобождена.
— А зачем она лазила в гостиницу?
— Дурная голова ногам покоя не дает. Что-то вроде пари, из принципа. Парень там у нее был, артист какой-то. Ее задержали на том самом, третьем этаже, где венгерские туристы ночевали.
— Привезите ее сюда. Времени у нас мало, но с ней все-таки поговорю.
6
— Как ваше имя?
— Таня. Таня Красовская.
— Скажите, пожалуйста, как вы оказались в Ужгороде пятнадцатого июля?
— Меня спрашивали об этом миллион раз. Проездом.
— Надолго останавливались?
— На три дня.
— Где жили?
— У подруги.
— Подруга может это подтвердить?
— Может, но не подтвердит.
— Почему?
— Потому что я не собираюсь давать вам ее адрес. Если я виновата, с меня и спрашивайте. Целиком и полностью отвечаю за свои поступки, а ее нечего дергать.
— Вот как! Засекреченная, значит, у вас подруга. А куда вы направлялись через Ужгород? Это тоже секрет?
— Почему секрет? Я ехала сюда. На границу.
— А зачем вам граница?
— «Зачем, зачем»… Парень у меня тут служит. Знакомый.