Дверь открылась с кряхтящим скрипом, и перед Кириллом появился Альберт Бродский.
Мужчина вцепился пальцами в позолоченную ручку, вскинул брови и уставился на сына таким изумленным взглядом, будто под конец весны все улицы замело грязным снегом. В его красивых глазах пронеслось что-то близкое, знакомое. У парня даже горло запершило. Отец наверняка собирался что-то сказать, но рот у него то открывался, то закрывался, как поломанный механизм, и он продолжал молча пялиться на гостя, ничего не понимая.
– Я не вовремя?
– Ты? – Альберт надрывно усмехнулся. – Ерунду не говори!
– Я пройду?
Кир не дождался разрешения. Переступил порог и прошел в узкий коридор, такой же темный и длинный, каким он его запомнил. Папа тоже почти не изменился. Его белым футболкам, пожелтевшим от времени, и твидовым, дешевым штанам, кажется, не было счету. Правда, темно-русые волосы покрылись седыми полосками. Да и морщин на круглом, добром лице помножилось. На цепочке висели очки с узкими, прямоугольными стеклышками. Он любил в них читать заумные книжки. По правде говоря, на отца Кирилл не был похож, пошел в маму с ее острым лицом, соколиным носом и широкими плечами, которые у девчонки смотрелись достаточно нелепо. Но стоило ему напялить очки, – чем в школе он занимался ежедневно, – и сходство поражало даже знакомых.
Альберт закрыл дверь и, стесняясь, спрятал в карманы гигантские ладони. В детстве Киру казалось, что этими ладонями можно раздавить человеческий череп, и он не сомневался, что именно этим его папа и занимался на работе, ведь на балконе, оборудованным под его личный кабинет, вечно валялись книги с жуткими картинками внутренних органов.
– Какими судьбами? – Вдохновленно воскликнул мужчина и вытащил руки из карманов, но лишь за тем, чтобы сложить их на груди. – С мамой все хорошо?
– Ага.
– А с этим… ну с ним.
– Они оба в порядке. – Кирилл стащил рюкзак и осмотрелся. На втором этаже находилась его спальня. Лет в одиннадцать Кир завесил ее постерами музыкальных групп. Почему-то он не сомневался, что постеры до сих пор висят на стенах. – Решил на время сбежать из Москвы. Не против?
– Спрашиваешь? Я сто лет тебя не видел, ты ведь… – Мужчина запнулся. В тусклом свете нельзя было разглядеть всех эмоций, полыхнувших в его серых глазах, но пронеслось их много. Даже слишком. Он поджал губы и махнул рукой, словно этот разговор не заставлял его сердце барабанить по ребрам. – Неплохо выглядишь. Уставший, правда.
– На работе вымотался.
– Какие-то сложности?
– Да нет.
– Так да или нет?
– Нет.
– Уверен? Под глазами два фингала. Не дает столица продышаться, верно? Ловушка для наивных обывателей. Красивая картинка, а за ней бесконечные проблемы.
Кир хмыкнул. Москва – паршивое место, но нытье о том, какое оно сложное, лишь делает ему рекламу и оправдывает несостоятельность, а, порой, банальную мягкотелость тех, кто не сумел с ней справиться.
– И как Оля допустила такие лохмы у тебя на макушке?
– А каким образом ее касаются мои «лохмы»?
– Повзрослел, значит.
– Вроде того, – холодно ухмыльнулся Кирилл. – Я поднимусь?
– Конечно!
– Хочу душ принять. Из еды что-нибудь найдется?
– Да-да, иди, я просто… ты врасплох меня застал, я даже не думал… – Альберт шагнул в сторону кухни, но остановился и досадливо растянул: – Я совсем тебя не ждал. Неделями торчу в приемной, взял себе несколько ночных смен на этих выходных. Знал бы, что ты ко мне нагрянешь, забил бы свободное воскресенье. Хотя, может, попробую и так забить.
– Пап.
– За свой счет возьму.
– Не парься, ладно? – Кирилл повесил рюкзак обратно на плечо. – Все путем.
– Ты точно в порядке? Глаза у тебя какие-то.
Парень замер. Отец так посмотрел на него, будто все увидел. Все понял.
– Какие? – Как можно спокойнее поинтересовался он и сдавил в пальцах ремень. Узкий коридор вмиг показался нестерпимо крошечным, просто издевательски маленьким.
– Грустные они.
– Не выдумывай.
– Поднимайся, а я внизу подожду. Еще не поздно, так что…
Не поздно для чая или вернуть их былое общение? Отец так и не закончил мысль. Подошел к сыну и внезапно крепко обнял его.
Кирилл же, смутившись, похлопал его по лопатке.
– Рад, что ты приехал, – сказал старший Бродский и направился на кухню, а парень кивнул и сдавил переносицу. Разумеется, отец рад ему. На что еще он рассчитывал?