– Мне это кажется безусловным.
– Нужен? Я этого не вижу. Где же те издатели, которым он нужен? Вторая книга лежит готовая, но опубликовать я ее не могу. А если кто-то сочтет возможным печатать дневники Чуковского полностью, пожалуйста, создавайте любые редколлегии. Все сохранено, перепечатано, сверено с оригиналом.
Борис Хазанов, упрекая наследников, говорил, что «пора им понять: каждая фраза классика – национальное достояние». Но я вам покажу свою заявку в «Литературное наследство», где пишу, какие письма находятся в архиве Чуковского. Только перечень имен занимает страницу. Заявка не принята, письма не опубликованы. Посмотрите, в нашей квартире есть три полки неопубликованных «фраз классика». И никто это «национальное достояние» не востребовал.
– Возможно, это просто реалии нашей сегодняшней жизни.
– А Вы знаете, что было, когда в свет вышла «Чукоккала»? Тоже реалии жизни. Б.И. Стукалин кричал, что это диверсия, у издательства были большие неприятности.
– Однако и «Чукоккала», и дневник Корнея Ивановича, не успев выйти из печати, разошлись моментально и имели успех.
– Что значит «имели успех»? Тираж дневника – 30 тысяч экземпляров. Печаталось все в Минске. До Москвы доехала лишь незначительная часть тиража. Но пресса, Вы правы, была порядочная – вполне достаточно и добрых слов, и «шпилек». Все как полагается.
– Вы говорили, что не удалось в полной мере представить Чуковского как критика. У Вас остались его неопубликованные статьи?
– В конце шестидесятых, когда снова стали сгущаться тучи (у Корнея Ивановича об этом времени много записей в дневниках, частично они опубликованы в «Знамени»), вышло собрание сочинений Чуковского в шести томах. Издание совершенно искореженное. И он сам составил седьмой том, куда включил те свои статьи, которые любил: о Некрасове, о Гумилеве, об Ахматовой… Я все эти годы хранила 7-й том и сейчас его храню. Недавно в приложении к «Огоньку» вышел двухтомник Чуковского, один том – критические статьи. Тираж – 1 миллион 700 тысяч экземпляров. И что? И ничего. Полное молчание. Критика Чуковского как не было, так и нет.
– Но надежда… Вы ведь не теряете надежду на то, что и дом в Переделкине будет спасен, и рукописи, пока невостребованные, найдут своего издателя и своего читателя?
– Не знаю, не знаю. Я уже теряю надежду на себя. Двадцать лет борьбы, согласитесь, много… Владимир Леонов, пытавшийся помочь музею Чуковского написал в 1984 году письмо М.С. Горбачеву, где были такие строки: «На Патриарших прудах сидит бородатый Крылов в окружении героев своих басен. Придет время, и где-нибудь в Переделкине возле дома, где Чуковский прожил 30 лет и сейчас висит табличка, охраняющая дом как памятник истории и культуры, благодарные потомки соорудят нечто подобное».
Знаете, в бытность мою экскурсоводом мне было значительно интереснее общаться с нашими людьми, чем с иностранцами. Потому что в первом случае все понимали с полуслова. А иностранцам наши реалии не всегда понятны и интересны. Они нечасто вникали в то, что, скажем, этот рисунок сделан Маяковским, а это написано Репиным – окурком вместо кисти и кто такой Брюсов… Нечто подобное происходит сегодня с нашими согражданами. Они усвоили, что Чуковский – детский писатель. А Корней Иванович в первую очередь прозаик, критик, литературовед, историк литературы, переводчик…
И если бы это осознали, было бы легче спасти и сам дом в Переделкине, и его экспонаты.
P.S. Дом-музей Чуковского этим двум замечательным женщинам спасти и сохранить удалось. Ценой огромных усилий и продолжительной борьбы. И отреставрировать в конце концов тоже удалось. Он и сегодня имеет тот же необычный для Переделкина желтый цвет: так его красили еще при жизни Корнея Ивановича. И экспонаты сохранены, и библиотека. И экскурсии замечательные. Вот только экскурсоводы уже другие. Лидия Корнеевна Чуковская умерла в феврале 1996 года. Елена Цезаревна – в январе 2015-го.
Георгий Галин. От английской королевы… до китайских эмигрантов
Что за сообщество такое – потомки Пушкина? Каждый раз, когда собираются вместе потомки гения, будь это Толстой или Пушкин, возникает неописуемый ажиотаж: фото – и телекамеры преследуют буквально каждый шаг этих людей, мы, сторонние наблюдатели и журналисты, пытаемся уловить в лицах, родственно приближенных к гению, знакомые черты, ну хоть линию носа, наклон головы, выражение глаз… И если кажется, что это удается, счастливо шепчем: «Господи, до чего похож!..» А потом, когда случится поговорить с кем-либо из них, с горечью и разочарованием (чаще всего это касается молодых потомков из-за рубежа) констатируем: разговор оказался пустой, любой школьник в России знает о Пушкине или Толстом больше, чем данный родственник. По крови великий предок им, конечно, родня, а вот по духу… Еще бабушка надвое сказала, кто кому по-настоящему родственная душа. И заходят простоволосые зарубежные дворянки в церковь, где венчались Пушкин с Гончаровой, озираются по сторонам, восторженно хлопая глазами, удивляясь и улыбаясь, довольные производимым на обывателей впечатлением, но мало что смысля в происходящем… Отчего же, несмотря ни на что, так привлекательны для нас встречи с родственниками Пушкина?