«Я один, — вяло подумал он. — Я не могу биться. Я бессилен».
Им начало овладевать Отчаяние, но тут, в глубине Тьмы, он ощутил слабо светящийся живой Огонёк. Он тоже был один, он тоже бился с Тьмой и он шёл ему навстречу. И он сиял слабым, синим светом. И свет его пробуждал Надежду, и Мэт воспрянул духом, и Отчаяние со стоном исчезло.
«Нет, я не одинок, — обрадовано подумал Мэт, — ты меня не обманешь, Тьма. Нас много здесь, в потёмках, надо только всех найти и собрать вместе. И мы тебя одолеем».
И он почувствовал, как в его душе зародился Истинный Свет, и полыхнул белым пламенем, набирая силу. И Тьма отшатнулась от него, беззвучно взревев и близоруко щурясь, и в злобе бросила своих слуг на живой Огонёк, и тот в испуге затрепетал и стал меркнуть. Но Мэт уже справился с Равнодушием — он выжег его яд белым сиянием, а затем протянул свои лучи к синему Огоньку, вырвал его из липких лап Тьмы и притянул к себе поближе, согревая теплом своей души. И сказал ему:
«Не бойся, дружище! Нас теперь двое. Мы вместе, а значит — мы сила».
И он ощутил в себе эту Силу. И Тьма отхлынула с горестным воем, и с визгом умчались за ней её слуги.
А живой Огонёк радостно затрепетал, и весело вспыхнул чистым синим светом. И от этого яркого синего света у Мэта появился слух, и он услышал невнятные бормотания:
— «…что-то не так… воля не ломается… сопротивление выше разумных норм… щ-щит, вы тупой… не уметь обращаться с тонкий тэкникл… усилить напор… ваши люди тоже стьюпит… нам не нужен клан с такой мокрый реномэ… мы будем всех меняйт… посты сообщили… военный патруль… щ-щит, дэмэт… уходить квикли… всё бросать… мать… мать… ушли… твою… гады… опять кого-то пытали… возьмите их Жан… в Факторию лучше всего… за ними присмотрят… бедненький, ему больно… нет, странно, он улыбается… ему хорошо… доложить… связаться с психологами… крепкий пацан…»
Потом внезапно вспыхнуло яркое желтое солнце, его стали бить по щекам, и он открыл глаза. И увидел испуганное лицо матери у включенной настольной лампы, ощутил запах эфира в смеси с нашатырём и седой человек в белом халате глухо произнёс:
— Голубушка, ничего страшного, просто нервный шок. Поите его чаем с укрепляющим сбором трав, и всё как рукой снимет. И никакого Интернета… Выпейте вот валерьяночки и отведите его в постель. Ох уж эти геймеры — подменяют реальную жизнь виртуальной… И к чему этот мир катится?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
*
Начало зимы в этих широтах дело такое — ветра и шторма. Низкие рваные тучи с мрачным упорством наползают на Остров с моря и злобно хлещут его каменистые бока, то обжигающим снегом с дождём, то леденящим дождём со снегом. А грязно-свинцовые волны, нагоняемые воющими ветрами, бросаются на него со всех сторон, как собаки на гигантского, неповоротливого медведя, рычат и шипят, и плюются пеной, и вгрызаются в его изрытое тело своими мокрыми пастями, и выворачивают из него камни, свирепо перекатывают и дробят их с грохотом до состояния песка и мелкой гальки, усыпают ими береговую линию, и устало отступают, чтобы через минуту вновь повторить свой остервенелый натиск. А ему, одиноко брошенному в безбрежности водной пустыни, некуда деться от всей этой зимней ярости неба и моря, и потому угрюмо стоит он, терпеливо снося все невзгоды, в ожидании погожих летних деньков, когда море и небо умерят свой норов и можно будет перевести дух — подремать под горячим солнцем и понежить старые кости в тёплой, ленивой воде…
— Не надо так расстраиваться, дорогой Алехандро. Два месяца — это не срок. Вот, обратите внимание на меня — я же не расстраиваюсь. Мне, естественно, тоже неприятна эта ситуация, но я же, не кисну, не заламываю руки и не стенаю. Держите спину ровно, юноша, и смотрите неприятностям в лицо гордым взглядом высоко поднятой головы — знайте себе цену и не разменивайтесь по мелочам.
На площадке перед Карчмой шумел ледяной зимний ливень со снегом, а злющий ветер с моря подвывал на голоса в стоящей над ней мачте сетевого ретранслятора. Алекс и Педро Крот, в образе своих дронов, сидели в Зале Совещаний, в тепле и уюте, смотрели в окно-иллюминатор на непогоду и предавались самоуничижению. Точнее, предавался один Алекс, а Педро его утешал и ободрял, по мере сил.
— Понимаете, дорогой друг, это ведь очень непросто — ждать. Ждать да догонять — хуже нет. Это сказал народ, а народ мудр, зря не скажет.
— Да я понимаю, Педро, только мне от этого не легче. Это для вас они результат научного эксперимента, а для меня… Никогда себе не прощу своей глупой поспешности. И никто не сможет убедить меня в обратном.
Педро сделал неторопливо-важное движение рукой, словно из богато инкрустированного самоцветами, кубка пригубил драгоценное вино знаменитых севильских мастеров. Посидел немного в задумчивости, глядя в потолок прижмуренными от удовольствия глазами, оценивая вкус. Медленно глотнул. Причмокнул, еле слышно выдохнул через нос и сказал:
— Не бери в голову, Алекс, если бы на свете всё было просто, зачем бы были тогда нужны мы? Вот сейчас ты — важный человек, у тебя целый научный отдел — ЧД. Под тебя созданный и на тебя работающий. Даже Карчмарь работает на тебя. Даже я, формальный твой начальник, исполняю все твои прихоти. Разве вам это не льстит, Алехандро? Ну, да, работа не идёт. Да, не удаётся пробудить разум в дронах. Пока. Но вы назовите мне научное заведение, где работа идёт сразу, без сучка и задоринки. Где? Где оно такое заведение? Возьмите ядерщиков… Или, вот, например, ракетчиков. Сколько они ракет перемолотили, сколько народу положили, прежде чем смогли вывести на орбиту маленький бибикающий шарик? Призываю вас, Алехандро, вдумайтесь в это. Великие «К», культ которых я здесь повсеместно наблюдаю, разве вам не пример? У них тоже были тяжелые времена, но ведь они не падали на пол и не бились в истерике. Наоборот, напасти только укрепляли их. Вот и ты, представь себе, что сейчас самое время закалять свой характер, тренировать силу воли и оттачивать великолепие разума.
И он ещё раз сделал величественное движение рукой и причмокнул.
Некоторое время спустя они сидели неподвижно и молча, думая каждый о своём, и глядели в окно, на тянущиеся от земли и до низких, всклоченных туч рваные струи снега с дождём. На покрытую мокрой снежной кашей утоптанную площадку перед Карчмой. На обвисшие от налипшего льда и снега голые ветви окрестных кустарников и на еле видимые вдали сопки, по которым ползал тяжелый, холодный, дождевой туман. Наконец, Алекс заговорил:
— Я не впадаю в истерику и не бьюсь об пол, но и пребывать в благодушии не могу. Мне кажется, я реально оцениваю ситуацию, а она сейчас такова, что у нас… у меня ничего не выходит. Всё как было два месяца назад, так и осталось. Сам видишь — они не просыпаются, а я не знаю, что надо сделать, чтобы их разбудить. Уже, кажется, всё перепробовали: и включали их по-разному в разные корпуса, и операторов им меняли, и архивы Корнея пересмотрели, всё, что нашли. Но до сих пор так и неясно, отчего и как они у него проснулись, в какой именно момент. И сами кристаллы, как только не исследовали, только, что лазером не вскрывали. И меня дома психологи измучили своими тестами, как кролика, видеть их уже не могу. С работы ушел, институт поменял, изучаю теперь роботостроение. Сам захотел, а родители недовольны, хоть и молчат пока, думают, что я с какими-то авантюристами связался. Но это всё так… можно перетерпеть. Самое главное, что я сам недоволен, мне самому противно моё бессилие и моя бесполезность…
Со стуком и топотом вышел из мастерской громадный, чёрный паук Карчмаря, с каким-то непонятным агрегатом под мышкой. Зыркнул на них окаянным глазом, буркнул что-то типа — «развелось бездельников, работать мешают», и грузно пошагал на улицу, громко хлопнув выходной дверью. Алекс тяжко вздохну, а Педро, как ни в чём ни бывало, продолжил свои упражнения в моторике. Совершив очередной цикл движений, он несколько громче обычного глотнул, шумно выдохнул и, важно растягивая слова, произнес: