Настало вожделенное утро, и уже через десять минут после завтрака, одевшись и выскочив из номера так стремительно, как будто опаздывал к давно забытой проходной, чтобы схватиться хоть за самый хвостик губительного для замешкавшихся звонка, он подходил - нет, подлетал! - к водопадному домине, чтобы - Господи, чем только занимается солидный человек за пятнадцать минут до миллионных переговоров! - подобно припавшей к следу собаке обнюхать его, обежать со всех сторон и положить конец своим непонятным и неизъяснимым сомнениям насчет всяких архитектурно-строительных тайн и излишеств.
Так, вот угол дома, и если встать с ним вровень, вот сюда, то, продвигаясь вдоль его боковой стены шагами метровой длины - это будет примерно с таким
размахом, - решат, что я сумашедший... ну и пусть, таких везде хватает! - можно будет вымерять глубину этого причудливого строения и убедиться, что коридору этому парадному еще идти и идти до задней стенки, возле которой и расположены, верно, всякие лесенки и входы в верхние этажи... Он с облегчением подумал, что так, видимо, оно и есть, поскольку серый цвет стены дальше впереди переходил в какой-то бежеватый, принадлежащий наверняка уже следующему строению, довольно далеко от угла метрах так в сорока, - так что и самого занимательного коридора, и его невидимых окончаний могло в эти сорок метров влезть сколько надо и даже больше! Ну, раз, два, три...
Он медленно и аккуратно шагал, отгоняя тревогу неразгаданной непонятности все дальше от себя, как вдруг, ровно через пятнадцать шагов, то есть через пятнадцать и никак не более метров, он замер с поднятой для шестнадцатого метра ногой... Между обмеряемым домом и следующим, выкрашенным в такой же точно сероватый цвет, что и ввело его в зрительное заблуждение и даже, если так можно выразиться, в заблуждение духа и заставило предположить, что все тот же дом тянется до разумно далеко отстоящего бежеватого, так вот, между двумя одноцветными домами проваливалась влево узкая - метра два - щель глухого даже не переулка, а какого-то просто прохода или пролаза, через которую виднелась скудная дворовая городская лужайка с какими-то детскими лесенками и бревнышками. За лужайкой этот узкий проход продолжался, пока в его дальнем конце не появлялась довольно большая уже, ограничивающая этот квартал с противоположной стороны улица со всеми положенными машинами и пешеходами. По бокам прохода, за исключением куска, вырванного лужайкой, тянулись ровные, безо всяких выступов стены домов, начальный серый цвет которых переходил затем в розовый с одной стороны и в темно-красный - с другой, потом еще в какой-то, потом еще и еще...
Этого не может быть, обреченно подумал он и, не выпуская этой простой, но безысходной мысли из внезапно отяжелевшей головы, двинулся, влекомый не оставившей его даже в эту таинственную минуту обязательностью на уже поджидавшие его переговоры, где сегодня должна была улечься в папки с согласованными документами очередная стопочка из десяти исчерканных вдоль и поперек страниц. Чтобы осовободить мозги для предстоящей работы, он позволил себе предположить наличие ошибки в его вчерашних вечерних расчетах и измерениях, которая только и могла прибавить какие-то несуществующие метры к нормальному пятнадцатишаговому коридору с тоненькими колонками, чахлыми фикусами, узкими стоячими зеркалами и всем остальным, что, если придирчиво разбираться, и не могло добраться до тридцати с гаком метров, и лишь его во всем виновное воображение придавало перечисленным и неперечисленным коридорным внутренностям и даже этому - наверняка никаких не два метра, а, дай бог, метр восемьдесят - швейцару-охраннику масштабы, до которых они на самом деле вовсе и не доросли. Это шаткое объяснение было единственно возможным, но у него был шанс проверить его вечером, постаравшись на этот раз с максимально возможным тщанием разглядеть архитектурные путевые знаки на золотистой дороге и определить истинное расстояние между ними.
Именно это он, к несчастью своему, и сделал, вместо того чтобы просто примириться со своей визуальной ошибкой и слюной плюнуть на непонятный дом, выбрав любую другую дорогу от своей гостиницы до фирмы и, наоборот, от фирмы до гостиницы, и спокойствие его духа на все оставшиеся дни было погублено. Если реальность дневной работы еще удерживала его в рамках очевидного, то каждый вечер, пригонявший его на уже покосившийся под его сведенным плечом бетонный столбик напротив ярко освещенного подъезда, кончался слезоточивой резью в глазах, когда он в очередной раз с пугающей несомненностью убеждался в правильности своей первоначальной оценки массивности колонн и зеркал и ширины пролетов и даже иногда умудрялся разглядеть еще дальше отстоявшую от входа деталь оформления стен, которая безоговорочно добавляла очередной метр к так, по совести, и не уменьшившимся тридцати с гаком, а ведь всегда оставалась еще непроглядная и расплывающаяся дымка дальнего конца, за которой глаз поострее мог бы различить всяких штуковин еще метров на черт знает сколько; а каждое утро, загонявшее его по пути на фирму в боковую улочку, с обезоруживающей четкостью и постоянностью никак не давало ему шагнуть больше пятнадцати метровых шагов от угла загадочного дома до ограничивающей его щели во двор. И, наконец, сколько бы раз он ни проходил мимо подъезда, его такое естественное желание стукнуть, черт побери, в толстое стекло двери и в лоб спросить у открывшего, как это у них все так в подъезде получается, что вот тут тридцать, если не больше, да еще и конца не видно, а там всего пятнадцать, разлеталось в трусливые клочья от первого же столкновения взгляда с, казалось, навеки прилепленной к изнанке входной двери позолоченной двухметровой статуей с безжалостными и все более насмешливыми глазами на надменном и неподвижном лице.
В последний день, благополучно закончив-таки все свои деловые встречи и не отвечая на подковыристые вопросы о том, где это он так веселился по вечерам все прожитые у них дни, что даже ни разу не воспользовался их заманчивыми приглашениями, а похудел килограмма на четыре - хе-хе, он впервые без всякого сопротивления позволил усадить себя в черное прохладное нутро того самого пуленепробиваемого представительского "Кадиллака", что грезился ему ковчегом спасения, и отвезти сначала в гостиницу за вещами, а потом и на аэродром.
И пока самолет ждал своей очереди, выруливал на взлетную, пробовал двигатели, разгонялся, поднимался в воздух, неощутимо передвигался над облаками и переносил его все ближе к дачке в Отрадном, он тоскливо и монотонно думал и повторял про себя: "Ну надо же! Все. Выработался. Теперь на пенсию. И чтоб никуда..."