— Так и будет, отец, — тихо произнёс первый капитан. — Наступит последний час Империума. Я увидел его, поверил и понял, что должен сделать выбор.
Новая картина предстала перед мысленным взором: его собственный труп дрейфует в пустоте, безжизненный и обледеневший на окраине звёздной системы — её название позабудут в будущем, которого он не увидит.
— Я выбрал вернуться сюда с вами, — несколько дней ушло, чтобы разобраться в себе: просеять через интуицию и взвесить аргументы. Он пытался забыть сказанное летописцем и вызванные её словами видения. Но вероятность, что всё сбудется, прочно сидела в разуме. Какой ещё исход мог быть в галактике, где Гор восстал против Империума?
— Что за иной путь? — спрашивает он.
Девушка покачала головой:
— Смерть, Сигизмунд. Смерть и гибель вдали под светом неизвестной звезды. Одинокий и позабытый.
Она ушла, оставив его в тихом коридоре.
— Именно поэтому я вернулся на Терру. Я сказал, что нужен вам здесь и это правда, — Дорн по-прежнему не смотрел на первого капитана. — Пусть приходят. Я буду стоять рядом с вами, отец.
Примарх молчал, его лицо казалось неподвижным отражением каменной статуи, что обозревала инвестиарий. Он пристально рассматривал сына, глаза казалось пронзали наступающие сумерки.
Сигизмунд не мог отвести взгляд.
“Я выбрал, я выбрал быть здесь”.
Дорн выдохнул вечерний воздух. Согнул левую руку и наблюдал, как двигаются пальцы в бронированной перчатке. Посмотрел на сына. Астартес увидел в глазах отца холод и ледяной блеск. Возникло желание пасть на колени, попробовать новыми словами смягчить сказанное ранее. Примарх открыл рот и медленно заговорил. Голос был подобен шёпоту надвигающейся бури.
— Ты предал меня, — произнёс Рогал Дорн. Первый капитан вздрогнул. Ощущение было такое, словно исчезли все рефлексы и контроль. Если примарх и заметил эффект от сказанного, то всё равно не остановился.
— Нас создали, чтобы служить. Такова наша цель, — слова эхом отразились от наклонных каменных рядов амфитеатра. Отец дрожал, как будто сдерживал внутри огромные силы. Это было самое ужасное зрелище в жизни Сигизмунда.
— Каждый примарх, каждый сын примарха существует, чтобы служить Империуму. И ни для чего больше, — Дорн сделал несколько шагов, и казалось, стал больше, чем статуи его братьев. — Наш выбор — не наш выбор, наша судьба — не наша судьба, не мы определяем её. Твоя воля — моя, а через меня — Императора. Я верил тебе, а ты растратил доверие на гордость и суеверия.
Имперский Кулак обрёл дар речи.
— Я стою рядом с вами, — слова звучали грубо и незнакомо, как будто говорил кто-то другой. — И буду сражаться с врагами Империума, пока не погибну.
— Ты поверил лжи шарлатанки и демагога, претендующей на власть, от которой мы стремимся освободить человечество. Я отдал тебе приказ, а ты пренебрёг им. Твой долг быть не тут, а среди звёзд.
— Даже если судьба войны решится здесь, повелитель? — Сигизмунд не мог поверить, что возражает — слова сами вырвались. — Я видел. Я знаю, что так и будет.
— Такая уверенность, столь мало сомнений, — тихо ответил примарх. Астартес почувствовал опасность в подобной мягкости. — Ты убиваешь будущее. Обрекаешь своим пессимизмом и высокомерием.
— Я стремлюсь только служить, — в отчаянии произнёс первый капитан.
— Ты считаешь, что тебя коснулась рука судьбы. Ты считаешь, что видишь яснее, чем я, чем Император.
Имперский Кулак услышал осуждение в этих словах и подумал о Горе, непостижимых причинах его нападения на Империум, и об остальных статуях с закрытыми лицами.
Дорн кивнул, словно увидел, какая мысль сформировалась в разуме сына:
— Это качества предателя.
— Я не предатель, — возразил Сигизмунд, но сам услышал, насколько его слова звучат неуверенно, словно доносятся издалека. Он не смотрел на отца, не мог смотреть.
— Нет? Я сказал, что твой долг подчиняться, а не обманывать. Я говорю, что будущее, которое ты считаешь неизбежным — ложь. Я уже ответил тебе, но ты не понял. Высокомерие, — примарх словно выплюнул последнее слово и посмотрел на статую Гора. — Наша цель ясна. Мы не люди, у которых есть такая роскошь, как выбор. Мы воины Императора. Мы живём, чтобы служить, а не вершить собственные судьбы. Не принимая эту истину, мы очерняем свет, ради распространения которого нас сотворили. Дело не только в том, на чьей стороне ты сражаешься, но и почему.
“Гор. Он говорит о нём, но этими же словами выносит приговор и мне”.
Внезапно он осознал, что понял структуру мыслей отца: выверенные выводы и непоколебимая, как горы, вера. Нерушимая логика.
“Пути назад нет, он не может не осудить меня. Что я наделал?”
— Я служу Империуму, — голос капитана дрогнул.
— Ты служишь собственной гордыне, — выплюнул Дорн.
Астартес чуть было не потерял самообладание. Он ощущал опустошённость. Не осталось ни уверенности, ни пламени сделавшими его тем, кем он был.
“Киилер ошиблась. Именно этот выбор ведёт к смерти и забвению. Остался только один выход”.
— Повелитель, — Сигизмунд начал опускаться на колени.
— Стоять, — взревел Дорн, — ты не имеешь никакого права преклонять предо мной колени.
Астартес обнажил меч — угольно-чёрный клинок блестел в затухающем свете.
— Моя жизнь принадлежит вам, повелитель, — Имперский Кулак протянул оружие рукоятью вперёд и склонил голову, подставляя шею над воротом доспеха. — Возьмите её.
Примарх протянул руку и взял меч. В глазах вспыхнули жёсткость и угроза — лик самой смерти.
Рогал крутанул клинком столь быстро, что Сигизмунд увидел только размытые очертания. Мгновенно вспомнились принесённые сухим ветром запахи потерянного дома. Отец нанёс удар.
Кончик меча вонзился в гладкий мрамор, и клинок погрузился в камень на целый фут. Дорн отпустил рукоять оружия, и лезвие дрожало перед Сигизмундом.
— Нет, — тихо прорычал примарх. — Нет, Империум выстоит. Но ты, ты сделал свой выбор. Не всё так просто. Никто и никогда не узнает о твоём поступке. Я не позволю твоему страху и гордыне сеять сомнения в наших рядах. Ты будешь нести свой позор в одиночестве.
Астартес чувствовал себя так, словно весь огромный круглый инвестиарий сжался вокруг него. Тело перестало слушаться, кожа зудела от прикосновений брони.
— Ты продолжишь служить в том же звании и в той же должности и никогда и ни с кем не заговоришь о произошедшем. Ни легион, ни Империум никогда не узнают о моём приговоре. Твоим долгом станет не допустить своей слабости передаться воинам, у которых больше сил и чести, чем у тебя.
Сигизмунд чувствовал, как сердца забились быстрее. Во рту пересохло.
— Как пожелаешь, отец.
— Я тебе не отец, — взревел Дорн, внезапно прорвавшийся гнев заполнил всё вокруг и эхом отразился от стен амфитеатра. Первый капитан рухнул на пол. Он ничего не чувствовал. В голове шумело. Он понял, что кричит. Позабытый вопль потери и боли, молчавший в уже давно не человеческой душе. Примарх взирал не него сверху, выражение лица скрывала наступающая ночь.
— Ты мне не сын, — спокойно продолжал он. — И что бы ты ни совершил в будущем — тебе им не бывать.
Дорн развернулся и зашагал прочь.
Сигизмунд наблюдал за отцом, пока его силуэт не скрылся во мраке. Встав на одно колено, капитан обхватил рукоять оружия обеими руками. Медленно дыша, положил голову на перчатки. Тьма инвестиария окружала Имперского Кулака. Пульс замедлился. Астартес думал обо всех битвах, в которых сражался, обо всех врагах, которых сразил мечом, прежде чем встать на колени. Неослабевающая свирепость и абсолютная уверенность направляли каждый удар; всё ушло, всё перечёркнуто его выбором на “Фаланге”.
— Вы хотите что-то спросить? — она по-прежнему тихо стояла на том же месте.
— Нет.
Девушка улыбнулась. Первый капитан собрался приказать ей вернуться в каюту, но эта мысль словно исчезла из разума — её заменили… вопросы.
— Чем всё закончится? — он не знал, почему спросил именно это и именно сейчас. Но, как он уже говорил, он понял, зачем бродил по палубам “Фаланги” в то время, как отец размышлял и гневался.