Пришлось действительно отсыпаться впрок.
Наслаждаться забытьем, однако, долго не пришлось, уже на третьем привале, шипя сквозь зубы подслушанные у взрослых словосочетания не слишком понятного смысла, Федор растирал занемевшие ноги еще не слишком чувствительными руками.
— Командир, надо бы поговорить. — Фраза, сказанная не слишком громко, произвела эффект шоковой гранаты. Даже Федор бросил свое занятие и во все глаза уставился на происходящее буквально в пяти шагах от него.
— Так что скажешь? — В голосе тетеньки звенит непонятная настойчивость. Замерев перед сидящей на камне майором, она не обращает внимание ни на то, что ее собеседница закрыла лицо ладонями, будто стараясь спрятаться от происходящего, ни на то, что все в лагере замерли и смотрят только на нее, ни на неслышно возникшую за спиной фигуру. А рука у вдруг образовавшейся «тени», между прочим, расслаблено лежит на поясе рядом с рукоятью ножа.
Кожу на голове мальчика странно стянуло — это сбритые, за невозможностью расчесать колтун, вихры попытались встать дыбом. Возникло сильное желание забежать в кустики, но сдвинуться с места он не успел.
— Скажу, что ты, Клуша, дурой жила, дурой и сдохнешь. — Из под ладоней голос майора звучал глухо, но в следующий миг она их отняла, смахнув навернувшиеся на глаза слезы, и жестко продолжила: — Флягу дай!
Клуша вызывающе дернула головой, как норовистая лошадь, но с пояса флягу сняла.
— Подумаешь. Всего лишь сок тарника. Классно подстегивает и побочных эффектов никаких. — Командир болтанула емкость, на слух определяя остаток, и мальчик увидел, как побелели держащие флягу пальцы, но больше никак свое волнение она не проявила, с каменным лицом спрятав флягу в карман своего рюкзака.
— Вот и говорю, что дура… Поинтересоваться, из чего, к примеру, «одинадцатидневку» делают — религия не позволила? — голос звучал скорее расстроено, чем гневно. Командир отвела взгляд в сторону от разом растерявший весь свой запал Клуши — побледнев как мел, та плавно опустилась на соседний камень. Ноги ее явно не держали.
Сбоку подскочила медичка, бормоча что-то успокаивающее, Федор ждал чего-то вроде того, что проделали с ним — легкого касания и падающего тела, но она просто посветила в глаза: «Плюнь сюда, девочка, вот и молодец». Посмотрев на показания зажатого в руке приборчика, медичка просто отошла за спину пациентки, грустно покачала головой, сделав при этом непонятный знак второй рукой.
Клуша же, не отрываясь, смотрела на командира, и в этом взгляде была какая-то детская обида: «Как же так?» — потом вдруг сменившаяся спокойным вопросом: «Сколько?». В ответ майор дернула щекой, подняв один уголок рта: «Не парься — больше чем всем остальным».
— Ты извини, но я к тебе Раду приставлю, да и вообще… следи за собой. — Смотреть на своего бойца она по прежнему избегала.
В ответ Клуша только криво улыбнулась и тряхнув головой, показала, что пришла в себя.
— Ладно… Со мной допустим все понятно, — проглотив комок, хриплым голосом продолжала упорно гнуть свою линию, — но остальные? Оставьте пулемет, поставьте мины, а сами уходите. Зачем же…
— Уйти… А думаешь выйдет?
— Вот оно как… Вот суки…
— А головой подумать? — нахмурилась Майор. — Присягу напомнить? И ради чего ее давали? Вот как думаешь — какие шансы у местного ополчения против настоящих спецов? Прикинула, а теперь посчитай, сколько тех же спецов нужно, чтобы нас поймать. А сколько нас сейчас ловит, и так представляешь. Неприятно конечно себя разменной монетой чувствовать, неприятно, но если минуты на жизни меняются…
— А если…
— Хороший мальчик… — непонятно ответила майор, после чего под излучающими надежду взглядами обеих Федор почувствовал себя очень неуютно.
— Вот оно что… — задумчиво протянула Клуша и, искренне улыбнувшись, добавила, — действительно, дура.
— Вот что, боец, — не спеша поднялась, одергивая форму, майор, и вдруг порывисто обняла вскочившую Клушу, — кончай мне тут херню пороть. Думать — не твоя задача, а что и когда делать, тебе и так скажут.