Впрочем, и спирт уже тек рекой — все основные вопросы были перетерты, зоны влияния поделены, интересы предъявлены, оставалось только отпраздновать будущую новую веселую жизнь и помериться хоть в количестве выпитого, раз по-другому пока нельзя. Шестерки готовились выходить в короли и тузы.
— Серый, братан! — ты чего гранчак нюхаешь? Это ж огненная вода, ее не нюхать, ее пить надо! — заявил один из соседей по длинному столу, недобро рассматривая парня лет двадцати трех действительно обнюхивавшего граненый стакан.
— Да чет оно, Голован, сеном пахнет, прям как дома…
Голован, похоже, действительно не был обделен некоторым умом, или просто сработало звериное чутье на опасность, но он мигом ухватил одну из новых принесенных на стол бутылок и, плеснув себе на ладонь, тоже принюхался. И моментально протрезвев от узнавания, хоть и похожего на спирт, но все же немного другого запаха, рванул в сторону выхода. Вот только слишком поздно предупредило чутье своего хозяина, на последнем шаге колени подогнулись и в сени он выпал уже просто тушкой.
Врач, которого спустя двенадцать часов вызвали на место происшествия, только грустно покачал головой от увиденного — за заваленным закусками и объедками столом сидело шестеро молодых парней, седьмого только что принесли и положили под окном — все к этому моменту успели уже и окоченеть. Доктор понюхал одну из открытых бутылок и горестно пробурчал: «Эх молодежь, я понимаю еще, когда метиловым спиртом травятся, но чтоб изопропилового нахлебаться… Эх!».
И махнув рукой, сел писать заключение о смерти — с его опытом, для определения содержимого бутылки врачу не нужно было никакой химической экспертизы. А подозрение о том, что причиной смерти мог быть не только спирт, доктор оставил при себе — он обычный терапевт, а не токсиколог, чтобы с уверенностью судить по косвенным признакам. Нужных же реагентов для того, чтобы подтвердить подозрение, все равно днем с огнем не отыщешь.
И вообще — меньше знаешь, крепче спишь.
— Кругляш, стой! Вот курва мать, стой!! Кому говорят…
Приходится действительно останавливаться, а то не на шутку взволнованный желающий пообщаться еще к рукоприкладству перейдет. Вон как весь раскраснелся-запыхался пока бежал. Да еще кулачками от избытка чувств потрясает, пудовыми такими кулаками. Придаю взгляду уже не наигранное раздражение на вдруг возникшее препятствие и желание с ним поскорее разделаться. «Не наигранное» оно потому, что сейчас вообще-то действительно спешу, и не до пустых разговоров мне, еще чуть промедлить — и операция окажется под угрозой срыва.
Хорошо хоть недобрый взгляд помогает, и разогнавшаяся туша, которой я от силы до плеча достану, тормозит метра за два. Причем тормозит, похоже, абсолютно самостоятельно без участия разума, потому как язык явно продолжает болтать по инерции.
— Ты что ж, б. ть, сука делаешь?!
Теперь надо удивленно поднять брови повыше, я знаю что от этого кожа на лысине собирается в забавные складочки, и самым елейным голосом поинтересоваться:
— Я делаю? Я ближайших два дня полностью на глазах, и ничего такого делать просто не мог…
Собеседника не обманывают мои ласковые интонации, точнее — меня уже более чем хорошо знают — от них его наоборот бросает в холодный пот. До него, наконец, доходит, что мы вдвоем на пустынной улочке Белого города — далеко не все хозяева еще вернулись после объявления перемирия — взгляд его намертво прикипает к откинутой деревянной крышке кобуры. Но крепок, уважаю — проглотив застрявший в горле комок, он продолжает гнуть свою линию, правда уже более спокойным тоном и взвешивая выражения. Чего собственно от него и хотели.
— Ладно, что вы себе позволяете? Вы же обещали.
Теперь приходится задуматься и подбирать слова уже мне.
— Ах, мы, дорогой мой соратник? А не напомните ли дословно, что именно мы обещали? — кажется все же переборщил, он, похоже, действительно вспомнил все дословно и теперь стоит уже белый как мел.
— Но как же…
— Ну, тогда я сам напомню — мы обещали, что пока идет война, мы не вмешиваемся в эээ… так сказать кадровую политику. За исключением экстренных случаев или вопросов контрразведки. Так? — и дождавшись кивка, продолжаю: — Но дорогой мой друг, война-то — закончилась! И закончилась, должен сказать это с гордостью — нашей несомненной победой.