V
Кончались прекрасные дни геленджикского Аранжуеца. Рассыпалось здание Береговой линии, под кровлей которого свила свое гнездо покойница мама для своих птенцов. Приходилось вылетать, искать другого убежища. А из птенцов этих сестре Мане было всего шесть месяцев, мне — два года, а старшему брату Володе — пять лет. Мама привыкла жить за попечениями отца как за каменной стеной. Теперь приходилось и с ним расстаться.
Савицких в это время уже не было в Геленджике. Он предусмотрительно вышел в отставку перед самой войной. Такой поступок в те времена очень не одобрялся. Но граф Воронцов, наместник Кавказский, сделал то же самое демонстративно. По своему англоманству он не одобрял войны с Англией, не хотел в ней участвовать и ушел в отставку, покинув должность наместника. У Андрея Павловича не было таких тенденций. Он оставил службу просто по практическим соображениям и увез семью в Керчь. Там они и пребывали в момент снятия Береговой линии. К ним отец решил отправить и нашу семью.
Ликвидация Геленджика была совершена двумя путями. Всех женщин и детей решено было вывезти на военном судне в Керчь. Гарнизон же, освобожденный от этой обузы, должен был пробиваться сухим путем в Новороссийск. Гарнизон и жители прочих укреплений были вывезены, кажется, частью в Новороссийск, частью на юг, в Закавказье. Но мне хорошо известно лишь то, что происходило в Геленджике.
Перспектива везти женщин и детей в то время, когда по Черному морю уже разгуливал англо-французский флот, была очень не по сердцу морякам. Что было делать в случае встречи с неприятелем? Сдаваться? Или сопротивляться с неизбежной гибелью женщин и детей? Капитан Певцов, которому была предложена эта щекотливая операция, прямо отказался, объяснив, что сдаваться в плен не хочет, а губить женщин и детей не имеет духа. Тогда поручено было везти какому-то другому капитану, человеку решительному и суровому, и он принял поручение, но заявил, что в случае чего не станет сдаваться из-за женщин и детей, а будет драться и при безвыходности положения взорвется.
У наших в Геленджике постепенно накопилось большое хозяйство, а на судно позволено было взять лишь незначительный багаж. Все остальное приходилось бросать. Черкесы, радуясь уходу русских, который считали окончательным, ожидали себе большой добычи после них. «Прощай, Иван!» — весело кричали они солдатам. Среди наших было такое множество Иванов, что горцы называли этим именем каждого русского. Но «Иваны» вовсе не расположены были оставлять черкесам свое наследство и истребляли все, чего нельзя было взять с собой. Мама рассказывала, как и она собственноручно уничтожила все свое хозяйство, разбивала и жгла все веши, которые так усердно собирала целых семь лет. А потом, когда, по отправке женщин и детей на корабль, гарнизон и сам двинулся в путь, крепость со всеми зданиями, казенными и частными, была взорвана. Немногое досталось горцам среди опустошенных развалин.
Не знаю с точностью, когда вышло судно, увозившее женщин и детей, и в какой день гарнизон покинул Геленджик. Но произошло все это в конце марта 1854 года.
Не часто на плечи женщины надавливает такой камень, какой судьба навалила на мою маму в момент расставании. Неопытная, привыкшая к попечениям умного и доброго мужа, она теперь должна была сама спасать себя и троих детей, отправляясь в совершенно неведомые условия жизни. Конечно, в Керчи ее ждали Савицкие; из прислуги с ней были Иван и Аграфена. Наташи уже не было у нас, она еще раньше вышла замуж. При отце остался Алексей Гайдученко. Я, разумеется, был слишком мал, чтобы помнить сцену расставания, но легко представить себе, как оно было тяжело.
Плавание наших беглецов сначала совершалось очень благополучно. Трудно было с удобством разместить такое множество женщин и детей, но моряки делали все возможное для этого и готовы были лишить себя всего, лишь бы получше устроить своих несчастных пассажиров. В конце концов мама кое-как поместилась, приладила местечко и для меня, и для маленькой Мани. Погода была хорошая, и все начинали засыпать, как вдруг на судне поднялась внезапная суматоха. Пассажиров будили и приказывали со всей поспешностью спускаться в трюм. Напрасно перепуганная мама спрашивала, что такое случилось. Никто не отвечал. Повторяли только: «Спускайтесь, спускайтесь поскорее...» И вот трюм был битком набит беспорядочной толпой женщин и детей. Негде присесть. Дети плачут. Нечем их успокоить. А наверху, на палубе, заслышалась какая-то военная суета, негромкие приказания и громыхание каких-то тяжелых предметов... Прибежал сверху офицер: «Сидите тихо, не шумите, уймите детей...» Барыни бросились к нему: «Бога ради, что такое делается?» — «Ничего, ничего, не тревожьтесь, только сидите тихо». И он снова исчез.