– Как ты думаешь, что там делают? – спрашивала Кира, указывая на освещенное окно под самой крышей.
– Как что? – удивлялся я. – Кошек мучают. Определенно, там мучают кошек.
Она рассмеялась, и дальше мы медленно брели молча. Потом Кира показала на окно в другом доме.
– А там?
Я сделал задумчивый вид, подстроил свой шаг под ее – более короткий, просунул руку в задний карман ее брюк. Еще немного помолчал просто так и спросил:
– А у тебя есть сомнения? Кира хитро улыбнулась:
– Опять что-то неладное с кошками?
Мы смеялись, обнимались, целовались и шли дальше, всматриваясь в темные окна.
Кира показывала то на одно, то на другое освещенное окно, и мы играли в угадайку. Я был непреклонен. Все, кто не спали в этот поздний час непременно и с завидным постоянством издевались над кошками. Было весело.
Когда мы уже приближались к проспекту Мира, где оставили машину, в последнем переулке, в низком большом освещенном окне раскорячившегося в темноте старого дома, на которое указала Кира, стояло чучело кошки. Мы многозначительно переглянулись.
Кира жила с сыном. Ее содержал некий Олег, что позволяло ей достаточно безбедно существовать. Я не расспрашивал об их отношениях, она не рассказывала. Понимая, что все просто, пока мы сами не начнем что-либо усложнять, я отвозил Киру домой по ее первому требованию и ни разу не звонил ей на домашний телефон.
Кира никогда и нигде не работала. Свободное время отравляло ей жизнь, она не знала, куда его деть, и поэтому голова ее была полна идей о бессмысленности жизни и самоубийстве. Об авантюрном и красивом самоубийстве. Однажды она спросила, как я отношусь к тому, чтобы вместе прыгнуть с обрыва. Интересно, какая доля шутки была в этой шутке? Оказалось, что у Киры есть уже на примете подходящая для этого дела вершина. Я не стал отказываться, прыгнуть можно. Моя красавица, кажется, немного удивилась, потому что иногда переспрашивала меня, не передумал ли я, и насколько определенны мои намерения. А у меня было столько работы, что передумывать было просто некогда. К тому же не в моем стиле менять решения. Я считаю, что лучше совершить неправильный поступок, чем колебаться в уже принятых решениях. Подобранная вершина оказалась на Канарских островах. Кира прислала мне фотографию, я посмотрел… Да действительно, очень красивый и очень высокий обрыв. Расположение на Канарах не радовало, поскольку несколько усложняло ситуацию, мне бы хотелось – и здесь красавица была согласна со мной – чтобы наши действия остались тайной для остальных людей, а Канарский обрыв был как-то очень на виду. Мы договорились прыгнуть осенью. Времени обдумать, как сделать так, чтобы нас не смогли выследить, было предостаточно.
Время нехотя, вяло и постоянно о чем-то раздумывая, шло, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Когда Кира встречалась с Кириллом, они проводили время в прогулках, в посещениях концертов (джазовых, классических, авангардных – Кирилл не мог жить без музыки и очень хорошо в ней разбирался) и бесконечных разговорах. Он был нежен, находчив, непринужден, до безобразия щедр. Немного загадочен, в меру развязан и даже деликатен тоже в меру. Но когда они расставались, на очередных встречах особо не настаивал, что, надо признать, основательно задевало Киру. А еще ее задевало то, что он не стремился к близости и постоянно рассказывал ей о своих многочисленных девушках.
В конце мая в Москву приехало трио Пулаускаса и трио Ганелина. Я не хотел пропустить их концерт. В субботу мы с Кирой встретились и поехали в Дом Музыки. Концерт проходил в Малом зале. Я заранее взял билеты, на первый ряд. Концерт был выше всяких похвал. Первое отделение – трио Пулаускаса, после перерыва – трио Ганелина. Судя по реакции, Кира впервые была на концерте такой музыки. Это не столько джаз, сколько авангард.
Временами, отвлекаясь от сцены, я наблюдал за Кирой. Казалось, что она воспринимает музыку всем телом. У нее то вздрагивали конечности, то напрягалось лицо. Видно было, что она пытается сдерживать себя, но у нее не очень получается. Очевидно, что ей нравилось, а это в свою очередь нравилось мне. Увы, музыка, которая мне по душе, редко приходится по вкусу всем моим знакомым, а женщинам – никогда.
Мы почти каждый день созванивались и, как и раньше, чаще всего болтали, когда я возвращался с работы на машине.
Она рассказывала мне о встречах с Давидом. Он прилетел следом за нашим побегом, вернул ей паспорт со словами: «Извини, я совсем потерял голову». Теперь он поджидал ее на улице, провожал в магазин и обратно. Мне эти отношения были непонятны, я часто возвращался к ним в своих мыслях, но никак не мог их прочувствовать. Насколько я понимал, Давид в одно мгновение бросил все дела у себя в городе, улетел в Москву и теперь почему-то не желал или не мог уехать. Из его родных мест звонили, в том числе и Кире, просили на него повлиять, чтобы он вернулся, но видно, он знал, что делал.