я рисую картинки на белых листах, у меня есть карандаши и краски и тушь и ручка и все что нужно, иногда я не рисую ничего особенного просто любуюсь сочными красками на бумаге, а иногда рисую что-нибудь специально, часто кошек и цветы, эти картинки мне не хочется раскрашивать, отцу мои рисунки кажутся достойными внимания, он пристально рассматривает их и выспрашивает у меня что как и почему, еще ему хочется знать о чем я думала рисуя их. в большинстве случаев я не могу ответить.
иногда я говорю ему что не знаю и оп расспрашивает меня с еще большим усердием, чтобы успокоить его я обычно выдумываю какую-нибудь историю, тогда он остается доволен, отец расспрашивает также о моих родителях и родственниках но я не помню никого кроме моего мужа может быть у меня никогда никого и не было кроме мужа, я говорю об этом отцу но он только огорчается и я поспешно добавляю что это конечно же неверно, он часто расстраивается если я говорю ему все как есть, мне больно что он принимает все так близко к сердцу, я пытаюсь говорить ему то что он больше всего хочет слышать, он часто записывает наши разговоры на магнитофон, я стесняюсь магнитофона, он такой большой и на нем так много кнопок, я могу разговаривать с отцом но мне трудно говорить при магнитофоне, однажды они говорили со мной все вместе отец его приятель и доктор, тогда женщины сказали что у меня очень необычный случай, они часто говорят обо мне словно меня нет в комнате, это неприятно но так они говорят обо всех, странно быть необычным случаем, во мне появилось столько нового с тех пор как я оказалась здесь, раньше я была лишь самой собой, все это так странно.
большинство женщин одеты в белые халаты, они раздают таблетки, некоторые в голубых халатах, эти таблеток не раздают, они как-то называются эти женщины но я не помню как. я сейчас так мало помню, у женщин нет времени разговаривать, они все время спешат, для разговоров здесь специальные люди, как они называются я тоже не помню, я ни с кем не общаюсь, я все время чувствую себя такой усталой, когда я устаю мне не хочется разговаривать.
я тоскую по мужу, я больше не существую и только он может вернуть меня к действительности, где он?
сегодня меня навещали, сначала я обрадовалась так как подумала что наконец пришел мой муж но это был не он. это был какой-то другой мужчина в сером костюме, очень элегантный будто его только что отутюжили, у этого человека не было ни лица, ни маски, его лицо было без всякого выражения, лица не было.
— откуда ты взяла наркотики?
— какие наркотики?
— тебе лучше знать.
— нет.
— голубушка не надо со мной хитрить, я уже тысячу раз все это слышал, где ты это достала?
— что?
— ЛСД.
— какое ЛСД?
— ты сама хорошо знаешь.
— нет.
— зачем упрямиться? он уже признался, нам нужно лишь подтверждение, где ты взяла это вещество?
— какое вещество?
пять часов прошло а я так и не знаю о чем он говорил, наконец появился врач, он был рассержен и сказал что мне нужно отдыхать, он прогнал прочь серый костюм, к моей постели подошла женщина и дала мне таблетку, я чувствовала себя очень усталой но сразу заснуть не могла, кто признался? в чем? он имел в виду моего мужа? почему он сам не пришел? где он? мне следовало бы спросить о нем. почему я этого не сделала? почему я такая нерешительная?
завтра меня выпустят отсюда, они сказали мне об этом сегодня.
Тяжелое и серое дождливое небо нависло над городом. Воздух набух от воды, и дышать трудно. Час пик, но в центре города мало народу. Никто не рискует выйти на улицу, разве что по крайней необходимости. Люди перебегают от дома к дому, от магазинов к учреждениям и торопятся поскорее закончить свои дела. Потом они садятся в автомобили и уезжают. Те, у кого нет автомобилей, совсем мокрые, околачиваются на остановках в ожидании автобуса. Все спешат укрыться от непогоды.
На Ручейной останавливается автобус, из него высыпают люди. Другие ждут, чтобы войти. В образовавшейся сутолоке мечется молодая девушка в синей куртке. Обеими руками она прижимает к груди пластиковый мешок. Кажется, это единственное, что у нее есть в этом мире. Никто не обращает на нее внимания. Ее швыряет взад-вперед в этой давке, как щепку в штормовом море. Наконец ей удается пробиться к скамейке и сесть. Она долго сидит и смотрит прямо перед собой. Смотрит на людей, на подъезжающие автобусы, на автомобили. Глаза ее видят все, но сама она этого не воспринимает.