Такой боли Эдвард не испытывал никогда в жизни, и никогда прежде он так отчаянно не кричал. Это был самый сладкий крик боли и отчаяния, который Хенси слышала от него, самый искренний и безнадёжный. Парень забился в судорогах, пытаясь освободиться, избавиться, спастись, стирая голую кожу об каменный пол, сдирая её до крови, оставляя алые пятна на своих коленях, плечах и щеках. Но всё было тщетно. Хенси, упивающаяся болью и ужасом жертвы, некогда бывшей её палачом, не собиралась прекращать её мучений.
Эдвард прекратил свои муки сам. В какой-то момент его психика просто не выдержала такого прессинга боли, обрывая сознание парня. Обмякнув всё в той же позе, парень потерял сознание, падая в чёрную бездну. Подождав ещё с минуту, пока от задницы парня не начал валить дым, а в комнате не запахло жжёной плотью, девушка вытащила из него плойку, не выключая её, рассматривая, как кипят на ней капли его крови, как обугливаются частицы припёкшихся к материалу плойки мягких тканей.
Эдвард пришёл в себя только через несколько часов, но, пробудившись, он тотчас закричал, завыл от боли и вновь потерял сознание. Слишком сильной была боль, слишком много страха, шока и унижения. Слишком много обреченности.
Парень даже представить себе боялся, что теперь с его задним проходом, в который, грубо говоря, вогнали раскалённый кол, поджарив его заживо изнутри. Эдвард корчился на полу, пытаясь найти положение, в котором будет хоть чуть-чуть легче, хоть чуть-чуть… Но он его не находил. Трудно найти успокоение, когда у тебя внутри всё опалено и обожжено.
А потом пришёл врач. Изменив традиции, мужчина не стал осматривать Эдварда, а просто дал ему какие-то таблетки, которые пусть не сильно сняли боль, но позволили парню более не терять сознания. Так не проронив ни слова, мужчина в белом халате удалился.
Это было подобно пытке, самой страшной и извращенной пытке. После случая с плойкой Эдвард уверился в том, что у Хенси нет тормозов и в ней нет ни капли человечности. После этого он не разговаривал с девушкой, а она, впрочем, и не настаивала. За три дня, прошедших с того дня, девушка лишь несколько раз побила парня, не очень сильно, и ещё один раз попыталась «поиграть» с ним при помощи фалломинатора. Но «игра» закончилась ничем – парень просто потерял от боли сознание, как только девушка ввела в него «игрушку». Разочаровано фыркнув, девушка не стала терзать бессознательное тело парня и покинула его обиталище.
Эдвард и без того начал надоедать Хенси, а теперь, когда парень регулярно терял сознание из-за болевого шока, девушке стало и вовсе скучно. Она уже настроилась на последнего своего врага, самого ожидаемого, желанного врага, месть которому обещала стать кульминацией долгого пути, который прошла девушка от разбитой и обреченной пациентки психушки до сильной и холодной вершительницы судеб и справедливости.
Всё это время, каждый новый день, в котором Эдвард просыпался, не зная, который час и какая сегодня дата, был для него испытанием на прочность, которое он проигрывал. Проигрывал потому, что трудно соревноваться и бороться с психом и невозможно бороться с психом, который стал таким из-за тебя и теперь жаждет мести.
В каждом таком дне, когда Эдвард просыпался, заранее зная, что обречён на новую пытку, которая уже, быть может, зародилась в больном уме Хенси, а, может быть, только готовиться родиться. В каждом таком дне единственной отдушиной Эдварда была Джулия. Эта милая и сердечная девушка, пусть и не могла помочь ему, облегчить физические страдания и дать свободу, но она помогала его душе не расколоться, а это было, пожалуй, даже важнее, чем всё иное.
Он был благодарен ей, просто благодарен за то, что она приходила каждый день, убиралась, приносила пищу и болтала с ним, долго болтала. Со временем Джулия стала проводить с Эдвардом по несколько часов подряд, всякий раз насторожено оглядываясь на дверь, когда ей казалось, что кто-то идёт. Да, девушка рисковала. Рисковала потому, что, узнай Хенси, что она так нагло ослушивается её, девушке было бы не избежать наказания. Но Хенси не приходила, то ли не догадываясь о том, что домработница пропадает здесь, то ли догадываясь, но отчего-то позволяя ей это.
Каждый день, почти месяц, Джулия приходила и скрашивала существование Эдварда, превращала «существую» в «живу». С ней он вновь вспоминал о том, что умеет улыбаться и даже смеяться, с ней он даже забывал о боли, какой бы сильной она не была. Он лишь изредка морщился, когда неудачно садился. Джулия всякий раз замечала это и пыталась узнать, в чём причина, но Эдвард молчал. Он не мог, просто не мог сказать Джулии о том, что делает с ним Хенси почти каждый день.