- А где отец? – спросила Хенси, ковыряясь вилкой в подгоревшем блюде.
- Он уехал в командировку, - ответила Агата, - вернётся через два дня.
- Понятно… - разговор не клеился, да Хенси и не особо хотелось, чтобы он клеился. Девушка просто хотела как можно быстрее поесть и вернуться в свою комнату, которая была таковой только по определению, потому что там отвратительно и приторно пахло слишком сладкими духами Агаты, создавая ощущение её постоянного присутствия.
- Мама? – Хенси вздрогнула, услышав незнакомый детский голос. – Ой, здравствуйте…
- Это Хенси, солнышко моё, помнишь, я говорила тебе про неё?
Девушка повернула голову, рассматривая пухленькую девочку лет 10-11, которая переминалась с ноги на ногу, смешно дула и без того пухлые щёки и исподлобья поглядывала на мать и саму Хенси.
- Хенси, - коротко представилась девушка, - а как тебя зовут?
Это было очень странно, но Хенси даже не знала имени своей сестры. Пусть она была и не родной ей – девочка была дочерью Агаты, но не Гордона – но, всё же, они были какой-никакой семьёй. Смотря на всё более хмурящуюся девочку, Хенси думала, что всё это невероятно странно и грустно – она не знает имени своей сестры, сегодня она впервые увидела свою мачеху, с которой её отец живёт уже одиннадцать лет, да и самого отца она не видела ровно столько же. С того момента, как Гордон закрыл дверь в их с Симоной дом, он был для дочери лишь голосом из трубки и абстрактным понятием – «родной отец».
- Можно я поем наверху? – надувшись, спросила девочка у мамы.
- Почему, моя маленькая?
- Я не хочу есть здесь.
Как бы Хенси не пыталась убедить себя в том, что ей это кажется, но понимание становилось всё более сильным – дело не в кухне, дело в ней – в Хенси, именно она смущает, а может и пугает ребёнка.
- Конечно, - думала Хенси, - какой ребёнок захочет ужинать в компании душевно больной сестры… - незаметно стиснув зубы, Хенси отодвинула от себя тарелку и встала. – Я пойду, - сказала она.
- Ты уже наелась? – спросила женщина.
- Да, спасибо, было очень вкусно, - девушка бесстыдно врала и даже не стремилась к тому, чтобы это звучало убедительно. – Я пойду, - не дожидаясь ответа, Хенси направилась к лестнице. Уже поднявшись на второй этаж она случайно услышала отрывок разговора, от которого сердце сжалось от обиды, а глаза защипало от слёз:
- Теперь мы вдвоём, останешься?
- Да, - отвечал матери детский голос, - с тобой останусь. Мама, я её боюсь…
- Не бойся, родная, она просто больная… - окончания фразы Хенси не дослушала, срываясь с места, врываясь в свою новую спальню и падая на кровать, сразу же сворачиваясь калачиком и подтягивая колени к самой груди.
Внутри всё жгло, болело и крутило: болью, обидой, злостью на судьбу, на себя, на Макея, на эту женщину, даже на девочку, которая, по сути, ни в чём не была виновата.
- Конечно, - давясь слезами, почти не дыша, отчего лёгкие начали болеть, шептала Хенси, - я псих… Я же псих! Зачем ко мне относиться по-человечески? Зачем…
Она долго-долго шептала что-то, скулила сквозь зубы, вздрагивая от каждого шороха, нервно оборачиваясь на дверь. Хенси боялась, что эта вездесущая Агата зайдёт и увидит её в таком состоянии, увидит её боль и слабость, лишний раз убедившись в том, что её дочь права – она – псих.
За этими размышлениями и судорожными рыданиями Хенси не заметила, как заснула. Заглянув в комнату к девушке, Агата долго смотрела на неё, а потом покачала головой. Хенси лежала в кровати полностью одетая и даже в обуви, свернувшись каким-то невообразимым, маленьким клубком. На подушке можно было различить мокрые следы от слёз, а на её руке, повёрнутой ладонью вверх, ярко выделялась на белом фоне кожи запёкшаяся кровь.
Погасив свет, женщина аккуратно закрыла дверь, стараясь не разбудить Хенси. Её состояние вызывало в душе Агаты тревогу, она побаивалась, как бы девушка не сорвалась, не начала громить дом, кидаться на неё и дочь. Несмотря на то, что время было позднее, женщина вернулась в свою спальню и набрала номер мужа. После пяти длинных гудков сонный мужской голос на том конце связи ответил: