Эти мысли съедали Хенси, доводили до нервного предела, грозили ей срывом, которого она так боялась. Каждый день, выходя к семье, она натягивала на лицо улыбку, пыталась разговаривать с ними, а сама считала время до того дня, когда Макей должен был забрать её домой.
Каждый раз, тянясь к телефону, Хенси била себя по руке, убеждая, что не нужно звонить отчиму и донимать его разговорами, а ей так хотелось поговорить…
- Нет, - в который раз повторила девушка, сжимая ладонь в кулак, - он сказал – через полгода, значит, через полгода. Макей никогда меня е обманывал и сейчас не обманет. Имей терпение, Хенси, имей терпение…
А потом произошло то, что перепугало всех домашних, но больше всего напугало саму Хенси. С того дня, когда произошла эта трагедия на пустыре, не проходило ни одной ночи, чтобы девушка не видела кошмара – за исключением тех случаев, когда её накаливали какими-то препаратами в больнице, лишая мозг возможности генерировать сновидения. Они были разными, но все одинаково страшные: кровь, страдания, боль, смерть – всё это было в каждом её сновидении, сменяя друг друга, смешиваясь в новых пропорциях и видах, но не покидая девушку.
И вот, в этой мартовской ночи, в которой буйствовала гроза и ураганный ветер, к Хенси пришёл самый ужасный, слишком живой, до ужаса реалистичный кошмар. Под закрытыми веками девушка видела лица своих мучителей, вновь переживая в подробностях каждую минуту того страшного дня. Только, в отличие от реальности, сон пошёл ещё дальше. Вместо того, чтобы оставить её и уйти, как они сделали на самом деле, в своём сновидении Хенси видела и, главное, чувствовала, как они убивают её. Добивают, продолжая терзать её поруганное тело до тех пор, пока все её внутренности не превратились в кровавое месиво и не начали отвратительными сгустками вытекать из неё. Они терзали ей, избивали, пока на ней не осталось ни одного живого места, пока её кожа не порвалась, обнажая алую, пропитанную кровью плоть, пока у неё не осталось сил кричать.
Девушка не заметила и не почувствовала того, как проснулась, продолжая судорожно орать, продолжая чувствовать ту адскую боль и видеть лица этих ублюдков. Она кричала, орала, царапая своё лицо, извиваясь, отбиваясь ногами от призраков прошлого. Она видела их, видела кровь на своём теле и постели и чувствовала, как умирает, задыхаясь в ужасе этой агонии.
На крик прибежали все члены семьи. Пока Агата пыталась успокоить плачущую и напуганную происходящим дочь, Гордон пытался скрутить орущую, брыкающуюся дочь. Слишком яркими оказались эти ожившие воспоминания, Хенси не могла себя контролировать, не отдавала себе отчёта в своих действиях, не реагировала на реальность. Отчаявшись докричаться до обезумевшей Хенси, Гордон просто связал её, чтобы она не навредила себе или другим, и побежал в спальню за телефоном.
На фоне из душераздирающих криков девушки, дежурный врач из приёмного отделения смог разобрать адрес и запрос звонящего:
- Нервный срыв, приезжайте скорее.
Глава 20
Глава 20
Когда Хенси увозили, Гордон хотел поехать с ней, но объятия Габриэлы, его слова «мне страшно, папа, останься с нами», сделали своё дело. Он не поехал с ней в тот день и не приехал ни в какой другой после.
Состояние Хенси оказалось настолько тяжёлым, что даже бывалые врачи тихо ужались, им было трудно понять, что же замкнуло в голове столь юной девушки, что она впала в такое состояние. Первый месяц своего нового больничного заточение Хенси была не в этой реальности: её постоянно пичкали сильнодействующими отупляющими препаратами, да и без них состояние девушки было бы не лучше – после той ночи, когда самые страшные кошмары вновь ожили, психика Хенси покрылась каким-то панцирем, который наглухо скрыл её сознание от окружающего мира.