- Смирно висел бы, так тебя, глядишь, перенесли бы поближе к раю, - высказал Тимофей свою неуклюжую гиперболу.
Иван Петрович не расслышал этих слов. Он без затруднений преодолевал былую враждебность в отношениях с сыном и его наглой подругой, она уже растаяла без следа, старик не то чтобы больше не придавал ей значения, а не помнил о ней вовсе. Ведь эти двое были теперь в его глазах совсем другими людьми, в буквальном смысле слова новыми и фактически посторонними существами. Утренняя встреча в кухне, за чаем, только приумножила его вдохновение. Старика все трогало до глубины души, чайник на плите, кипяток, душистый чай в стаканах, трогало разное и с разных сторон, но одинаково сильно, и он не подозревал даже, что сын, мрачный визионер, видит его душу во всей ее скорбной и беспомощной неприкрытости.
- А теперь я вернусь, заново возьмусь, с новой силой войду в течение жизни, - начал Иван Петрович так, словно продолжил какой-то прежний, прерванный на самом интересном месте разговор; встряхивал он головой и размахивал руками. - Еще рано мне ставить точку, еще есть что сказать! Я жене письмо напишу.
- А мы не будем тебе мешать, - бесстрастно подхватил Тимофей. - Сегодня же уедем. Вот только попьем чаю, да и в дорогу. Правда, девонька?
- Правда, - как будто далеким эхом откликнулась Елизавета Федоровна. Она пальчиком указывала кому-то на стену, где плясали тени отца и сына.
- Попить хочется, папа, - сообщил Тимофей, с причмокиванием отхлебывая из чашки. - Душа горит.
- Это своего рода похмелье, - объяснил Иван Петрович.
- Дай соленого огурчика.
- Ты выпивал в эти дни. Было дело... Но что было, то прошло, и отныне все будет иначе. Я письмо напишу. Жене. Твоей матери, сын.
- Мы из-за этого письма задерживаться не станем.
- У меня и в мыслях не было вас задерживать.
- Мы здесь вволю распотешились, - сказала девушка.
Тимофей усмехнулся:
- Под конец даже маленько подустали от собственной необузданности.
- А теперь, получается, - Елизавета Федоровна нехорошо взглянула на отца и сына, - и такой хрени, как соленый огурчик, ни от кого не добьешься.
- Вы свое дело сделали, - сказал Иван Петрович, - вы зарядили меня положительной энергией. Надолго хватит! А так-то, если разобраться, у вас своя жизнь, в которую у меня нет ни права, ни желания вмешиваться.
А, подумала Елизавета Федоровна, старичок-то, похоже, похитил у нас частицу божественного огня. Унес искорку.
Но старик не чувствовал себя вором, скорее Прометеем, которого оправдают люди, даже если сурово осудят боги. Жизнь выше и мудрее всяких предрассудков, и она сама подтолкнула его навстречу спасению. А спасши себя - от уныния, от дряхлости, от духовного бессилия - он, высекая могучее письменное слово, спасет и заблудшую душу жены.
***
Смотрю я и удивляюсь, писал Иван Петрович жене, как разве что на самых отдаленных горизонтах моего сознания курится некий дымок, символизирующий время, и до чего же слабые столбы пыли встают над дорогами пространств, которые я исхаживаю - допустим, всего лишь мысленно - в своей жизни, как прежней, так и нынешней. Я прям, меня лукавства праздности, олицетворяемые, в представлении некоторых, потусторонним адом, а по мысли людей ясного ума относящиеся непосредственно к нашим земным условиям, не соблазняют. Это еще не совершенство, но уже кое-что. Мне фактически неведомы старение и угасание, я вечно молод, погружен в неувядающую юность, в некие не иссякающие источники поэзии бытия. И помогают мне в этом толковые книги, которые я читаю, можно сказать, беспрерывно, что называется запойно. Ты же, ты, женщина, с бесовской прытью забросила хозяйство, забыла и думать про нашу славную библиотеку, оставила наш милый домик и болтаешься по городам и весям, как безумная. В итоге ты не такова, каков я. Так что, ты не замечаешь разницы и просто мечешься, как слепая или обезглавленная курица? Ты не видишь и не чувствуешь, сколько мы не похожи друг на друга, в какой степени я оживлен и бодр и до чего же ты, при всей энергичности твоих перемещений, полна уныния, растеряна и смахиваешь на бледную поганку? Ты рванула куда-то из дома, ты болтаешься, снуешь, ты там и сям, у тебя больше нет адреса, я пишу наугад, на адрес твоей гнусной подруги, одной из тех, кто встал поперек нашей, не побоюсь этого слова, блестящей совместной жизни и, произведя какое-то странное и непостижимое магнетическое притяжение, отвратил тебя от нее, как, впрочем, и вообще от естественных источников дальнейшего всестороннего развития. И ты теперь не развиваешься, а просто вертишься, как белка в колесе. Бесконечные встречи, театры, музеи, путешествия... Слыхал я, ты и за границей бываешь. Однажды, беря с полки книгу, я заметил в сумрачной глубине книжного шкафа копошащиеся пальцы твоей правой руки, а также виднелся частично и нос, левая его половина, с безобразно, между прочим, раздувающейся ноздрей. Это, конечно, всего лишь маленькая галлюцинация, но в ней много правды, если принять во внимание твои нынешние безудержные порывы, твою полную разнузданность. Но вспомни, старая лиса, сколько тебе лет! Не смешно ли так жить в твои-то годы? И подумай о своем здоровье, которое наверняка уже в том состоянии, когда впору выносить диагноз (читай - приговор) про загнивание, про бурно начавшийся необратимый процесс тления. А ты усугубляешь и усугубляешь, ты все как будто к чему-то стремишься, к какому-то новенькому познанию. Каждый день, мол, что-нибудь новенькое... Но что это значит? Ты пала жертвой поверхностной онтологии и кажешься мне карикатурным произведением дурно понятой метафизики. Вот что это значит. И тут применим Бог, ибо он, надо сказать, спросит при встрече на небесах, и спросит он не о постигнутом наспех, в компании праздных людишек, а о познанном глубоко, вдумчиво и так, чтобы это стало плотной и надежной основой для дальнейшего пребывания. А мы уже в том возрасте, когда все вероятные достижения в этом направлении возможны лишь при условии спокойного, невозмутимого, отнюдь не глупого и не вертлявого времяпрепровождения и основательного, фундаментального, пронизывающего до мозга костей чтения мудрых книг. Так вникни в мою мысль и услышь мое слово, гласящее: возвращайся! И сбавь гонор, глупышка, поменьше развязности. Возвращайся спокойно, с достоинством, смиренно, с готовностью включиться в читательские и просто домашние, то есть отчасти даже и хозяйственные, процессы, способные по-настоящему встряхнуть, приободрить и вывести на трудную, но воистину отрадную дорогу личного бессмертия. Жду!