— Послушайте, как поезд разговаривает, — сказал Раффи.
Брюс слушал стук колес.
— Да, я знаю. Можно заставить его сказать все, что хочешь услышать, — согласился он.
— А он еще и петь может, — продолжал Раффи. — У него своя музыка. Как эта.
Он набрал воздуха в гигантскую грудь, поднял голову и дал себе волю.
Глубокий зычный голос сержант-майора привлек внимание отдыхавших внизу солдат. Те, кто успел развалиться на полу, вздрогнули и сели. Присоединился еще один голос, сначала робко, потом более уверенно. Мелодию подхватили и остальные. Слова не имели значения, певцов заводил ритм. Они пели вместе уже не один раз, и теперь, как в хорошо спевшемся хоре, каждый голос нашел свое место, солисты вели, меняя темп, импровизируя и ускоряясь до тех пор, пока изначальная мелодия не исчезла, превратившись в один из племенных напевов. Брюс узнал в нем посевную песню — одну из его любимых. Он сидел, прихлебывая теплое пиво, а вокруг него штормовыми волнами разливалось хоровое пение, изредка прерываемое соло тенора.
Поезд двигался прямо в грозовые тучи на севере.
Вскоре из вагона внизу вышел Андрэ и, протиснувшись сквозь толпу, добрался до Хендри. Они о чем-то заговорили, и Андрэ внимательно, с серьезным лицом слушал, подняв голову на высокого Уолли.
Хендри обозвал Андрэ «куколкой». Описание очень подходило нежному лицу с большими карамельными глазами. Стальная каска казалась слишком велика для юноши. Андрэ внезапно рассмеялся, все так же глядя в глаза Хендри.
«Интересно, сколько ему лет? — подумал Брюс. — Наверняка не больше двадцати. Никогда я не встречал никого менее похожего на наемного убийцу».
— Как, черт побери, де Сурье угораздило попасть в эту заварушку? — произнес он вслух, и сидящий рядом Раффи ответил:
— Когда все началось, он работал в Элизабетвиле и не смог вернуться в Бельгию. Почему — не знаю, но, наверное, что-то личное. Его фирма закрылась, и, кроме как здесь, он нигде не мог найти работу.
— Ирландец на пропускном посту назвал меня наемным убийцей. — Размышления о судьбе Андрэ возвратили Брюса к мыслям о своем положении. — Я об этом раньше не думал, но, наверное, он прав. Вот кто мы такие.
Майк Хейг сначала молчал, а потом заговорил решительно:
— Взгляни на эти руки!
Брюс невольно посмотрел на них и первый раз заметил, что они тонкие, с длинными изящными пальцами — красивые руки творца.
— Посмотри, — повторил Майк, сжимая и разжимая пальцы. — Они созданы для того, чтобы держать скальпель, чтобы спасать жизни. — Он уронил руки на ствол винтовки, лежавшей у него на коленях. Тонкие длинные пальцы чуждо смотрелись на голубом металле. — А что они держат сейчас!
Брюс раздраженно передернулся. У Майка опять приступ самокопания. Черт побери… Хейг же прекрасно знает, что в наемной армии Катанги не принято вспоминать прошлое — его не существует.
— Раффи, — рявкнул Брюс, — ты что, не собираешься кормить своих людей?
— Будет сделано, босс. — Раффи открыл еще одну бутылку и протянул ее Керри. — Держите и постарайтесь не думать о еде. Я сейчас что-нибудь раздобуду.
Напевая, он загромыхал прочь по крыше вагона.
— Три года… А кажется, что вечность прошла, — продолжил Майк, словно Брюс и не прерывал его. — Три года назад я был хирургом, а теперь… — В его глазах отразилась скорбь, и Брюс пожалел его в глубине души, где держал под замком все свои чувства. — Я был хорошим хирургом, одним из лучших. Королевский колледж. Харли-стрит. Больница Гая. — Майк горько рассмеялся. — Представляешь, меня на «роллс-ройсе» возили читать лекции студентам о моей новейшей методике холецистэктомии!
— И что произошло? — Вопрос вылетел сам собой, и Брюс осознал, как близко к поверхности он подпустил свою жалость. — Нет, не говори мне ничего. Это твои дела. Я не хочу знать.
— Я расскажу, Брюс. Я хочу рассказать. Как-то легче становится, когда поговоришь.
«Сначала, — подумал Брюс, — и я хотел говорить, хотел смыть боль словами».
Несколько секунд Майк молчал. Пение внизу становилось то громче, то тише, а поезд все ехал по лесу.
— Десять долгих лет я шел к этому и наконец достиг: любимая работа, заслуженное вознаграждение, жена всем на зависть, прекрасный дом, много друзей… Пожалуй, слишком много — успех плодит друзей, как грязная кухня тараканов. — Вынув платок, Майк вытер затылок — туда не долетал ветер. — Есть друзья — есть вечеринки. А на вечеринке после тяжелого рабочего дня отдохнуть можно только с рюмкой. Своей слабости поначалу не замечаешь, а потом становится слишком поздно, бутылка селится в ящике стола, и работается намного хуже. — Майк обернул палец платком и упрямо продолжал: — Внезапно ты это понимаешь. Понимаешь, когда по утрам у тебя трясутся руки, а на завтрак не хочется ничего, кроме рюмки; когда нужно оперировать, а выпивка — единственный способ, чтобы руки не тряслись. А окончательно это осознаешь, только когда нож дрогнет в руке и из артерии начнет бить кровь, а ты стоишь словно парализованный и смотришь, как она заливает халат и собирается в лужи на полу операционной.