Граф коснулся губами ее шеи, легко и нежно.
– Ты одинока. Ты еще не научилась быть собой, жить для себя. Я не могу подарить тебе мир, я могу лишь показать эту дорогу. Быть собой – это преодолеть страхи и опасения, не думать, что скажут, когда мы рука об руку выйдем из нашего Дома. Быть собой – это перестать себя жалеть. Принять тот новый мир, в котором ты оказалась, и овладеть им. Ты можешь это сделать, Аори?
Его пальцы бережно ласкали спину, руки, грудь. Ласково и несмело, словно тоже спрашивали ответа.
Сможет ли она преодолеть?
Сможет переломить в себе стыд и отчаяние, боязнь чужого осуждения?
Сможет отдаться своим желаниям?
Ведь сможет?
Аори медленно повернулась в его объятиях, опустила ресницы и потянулась вверх, чуть приподнимаясь на носочках. Ян наклонился навстречу, и губы девушки кольнуло щетиной.
Его поцелуй залил тело жаром. Все мышцы сжались в сладком предвкушении, превратили тело в одну натянутую струну, в воплощенное бесстыжее желание.
Маятник в голове стих, исчез на середине удара и оставил после себя отзвук мерзкого волколачьего смешка. Он прокрутился внутри, будто нож в рваной ране, разбросал ошметки взрезанных нервов.
Едва не закричав от отвращения, Аори отпихнула графа. Слепо ударила раз, другой. Кулак не получалось сжать как следует – не хватало сил.
Новая пощечина не остановила, Аори хотела получать чужие удары снова и снова, захлебываясь ненавистью и отвращением. Пусть бьет, еще сильнее, еще больнее, пусть сам превратит ее в бесчувственный кусок плоти, как не раз бывало в прошлой жизни на тренировках. Не думать! Не помнить!
Ее отшвырнули к стене, Аори с размаху ударилась о нее спиной и затылком, застонала, чувствуя, как подгибаются ноги. Но не упала – граф прижал ее всем телом. Деревянный узор отделки болезненно впился в кожу, оставляя широкие ссадины.
– Что ж, хорошо! Хорошо. Ты сама этого захотела!
Ярость рвалась наружу, и он в сердцах сорвал запоры и скрепы, позволил особенности полностью овладеть его пленницей. Изнасиловать ее душу так, как он насиловал тело.
Сознание Аори упорхнуло, оставив разум в полном одиночестве. Он решил, что боль исчезнет, если покориться, и тело послушно расслабилось.
Каждая черточка на лице разгладилась, оно превратилось в беспечную маску. Даже глаза потемнели, утратили желтый оттенок, стали грязно-карими, обычными. Лишились своего особенного огня.
Спохватившись, Ян отпустил Аори. Она осталась стоять, спокойная и равнодушная, и позволила бы сделать с собой все, что угодно.
– Демоны раздери, таки сломал, – разочарованно пробормотал он. – Ну ничего, у нас будет время все вернуть.
И снова влепил девчонке пощечину. От злости за то, что она заставила его сделать.
Высокое здание устроилось на берегу реки, словно пришвартовавшийся к причалу парусник. Десятки острых стеклянных граней сплетались между собой и, отражая лучи повисшего в высшей точке небосвода солнца, разбрасывали вокруг блики, яркие, резкие, будто огромный световой круг накрошил ломтями нож кого-то всесильного.
Филармония Анатьина. Мирх без лишней скромности дал собственное имя удивительному творению – пожалуй, самому смелому, необычному и гармоничному, что появилось на Астрали после ухода Маккинов. Здесь давали не только концерты, но ему нравилось слово «филармония», и она стала называться так. Хоть цирком назови, не посмели бы перечить.
Главные двери открывались в полдень, а в полночь новых посетителей уже не впускали. Кого попало не пускали вообще никогда – лишь тех, кто мог оплатить весьма недешевое членство, кто мог по достоинству оценить классическую оперу и современную постановку, экспериментальный балет и акустический концерт. Архитекторы создали два роскошных зала, и в них воплощались самые смелые идеи, выступали лучшие актеры, танцоры и певцы. Денег не жалели, вновь и вновь потрясая воображение искушенных зрителей.
Город внутри города. В ресторанах прислуживали официанты в идеально белых рубашках, картинные галереи предлагали получше рассмотреть полотна столетней давности. Некоторые позволяли приобрести в аукционном зале – каждый вечер здесь звучали суммы, за которые можно купить небольшой город. Впрочем, с молотка уходили и они.
Единственное, привычное гостям, но чего Мирх не допустил в своем царстве роскоши, – азартные игры. Никаких рулеток или карточных столов. Покой и гармония. Для азарта и отчаянной погони за удачей есть иные места, пополняющие карман куда существеннее филармонии. Но вот она дарила то, что он не мог купить ни за какие деньги – причастность к миру родов и изменяющих, миру, в котором ему не случилось появиться на свет.