— Почему? — хором спросили дети.
— Потому что тигр подумал бы, что началась новая игра, и принял бы в ней участие. Пока мы шли, на ста ярдах он выигрывал пять-шесть футов; если бы побежали, выиграл бы пятьдесят. И я предпочел идти, хотя понимал, что лишь оттягиваю неизбежное… К сожалению, мы находились не в джунглях, а среди каменистых холмов, где не росли деревья. А от джунглей я отходил все дальше.
— Почему?
— Потому что тигр появился между мной и деревьями. Тигры уходят из джунглей ночью и возвращаются на рассвете, когда только просыпаются и начинают кукарекать петухи. Все это также происходило утром, но солнце поднялось достаточно высоко и я полагал, что все тигры давным-давно в джунглях. Поэтому я вышел на прогулку без оружия, и, как оказалось, напрасно.
— А почему вы пошли гулять? — спросила девочка.
— Никогда не следует спрашивать кого-либо, почему он сделал то или иное, приведшее к беде. Причина всего одна, хотя редко кто в ней признается. И имя ей — глупость.
— А в вашем случае она привела к беде? — полюбопытствовала девочка.
— Вы все услышите, — невозмутимо продолжал Джоркенс. — Как я вам говорил, мы находились на каменистых холмах. Тигр все приближался. И тут я заметил пещеру меж двух скал, чуть ли не у самой вершины маленького холма. Конечно, войти в нее означало отрезать себе путь к отступлению. Но пещера все-таки давала шанс на спасение. Она могла стать уже, и тигр не пролез бы там, где хватало места человеку. Или же стать шире и разветвляться, так что я мог запутать тигра. Надежда всегда умирает последней, поэтому я поднялся на холм и нырнул в пещеру. Тигр последовал за мной.
Я уже преодолел какое-то расстояние, прежде чем свет померк: тигр заполнил собой вход в пещеру. Тоннель действительно сужался, и вскоре я уже полз на четвереньках. А кошка по-прежнему не спешила. Тоннель же становился достаточно широким, так что ей места хватало.
А тут еще мне вспомнилась статейка в газете о скелетах мышки и кота, найденных при реконструкции одного кафедрального собора. Мышка забралась далеко в норку, и кошка уже не могла ее достать. Но последняя так крепко засела в норе, что не смогла вылезти назад. Так они и остались там навсегда. Мне лишь оставалось надеяться, что тигру хватит ума повернуть, когда лаз станет слишком узким. Пока же тигр полз не торопясь вперед. И все более приближался. Я уже чувствовал его запах. И тут страшная мысль пронзила меня: запах-то слишком сильный! Все-таки тигр от меня еще в тридцати ярдах. Неужели я ползу в логовище зверя? Но я отогнал от себя эту мысль, от которой кровь стыла в жилах.
А потом появилась надежда, что этот тоннель прошивает холм насквозь. Но я так и не чувствовал дуновения ветерка, указывающего, что тоннель сквозной, — запах тигра наполнял воздух, и я понял, что солнца мне уже не видать…
Я искоса глянул на детей, чтобы посмотреть, удалось ли Джоркенсу завладеть их вниманием. Они слушали, но, как мне показалось, не выказывали особого интереса. И у меня сложилось впечатление, что девочка симпатизировала тигру. Но я мог и ошибиться. Дело, кстати, происходило осенью, свет не зажигали, и в комнате царил сумрак. Моей вины в том не было: я не подозревал, что последует дальше.
— Тигр подбирался все ближе, — продолжал Джоркенс. — Я отметил для себя, что пол в тоннеле удивительно гладкий, отполированный мягкими лапами крупного хищника. И тут тоннель кончился глухой, так же отполированной стеной. Я повернулся в темноте — и скорее унюхал, чем увидел перед собой тигра.
— И что случилось потом? — спросил один из мальчиков.
— Он меня съел, — ответил Джоркенс. — А с вами говорит привидение.
Вот тут-то и начался переполох в темной комнате, вину за который возложили на меня.
Является у пражской церкви Св. Петра ровно в полночь. Характер: очень назойлив.
Этот бывший сторож церкви Св. Петра при жизни был отчаянным картежником. В XV веке во время Великой чумы людям было не до карт, и бедняга никак не мог найти себе партнеров. Однажды в церковь принесли в гробу одного из его приятелей, с которым они коротали время за картами. Когда колокола пробили начало вечерней мессы, сторож, вынув карты, со вздохом сказал: «Эх, приятель-приятель! Вот бы нам сейчас перекинуться в картишки…»
С последним ударом колокола мертвец вдруг поднялся из гроба и выхватил у сторожа карты. Началась игра, длившаяся до полуночи. И тут, когда колокола пробили полночь, партнер вновь улегся в гроб, а сторожа унесла неведомая сила.
После этого у церкви Св. Петра появилось привидение, как две капли воды похожее на него. Оно бродит по окрестным улицам и предлагает всем встречным сыграть робер-другой. Говорят, что освободить его от заклятия сможет тот, кто выиграет у призрака.
Марк Твен
ДИКОВИННЫЙ СОН
Позапрошлой ночью мне привиделся удивительный сон. Снилось, будто я сижу, задумавшись, на ступеньках крыльца в каком-то незнакомом городе. Время позднее — полночь или час ночи. Воздух свеж и напоен ароматами. Не слышно ни человеческого голоса, ни шагов запоздалого прохожего. Ни один звук не нарушает мертвую тишину, разве что глухо пролает собака и эхом ей отзовется другая.
Вдруг с улицы донеслись какие-то резкие, щелкающие звуки; я подумал, что это трещат кастаньеты и сейчас пропоют серенаду. Но через мгновение показался длинный скелет в рваном, заплесневелом саване; лохмотья, едва прикрывавшие грудь, раздувались от ветра. Скелет величаво прошествовал мимо меня и растворился в сером мраке звездной ночи. Он нес на плече гроб, изъеденный червями, и какой-то узелок в руке. Я понял, откуда исходили странные звуки — при ходьбе трещали суставы скелета, костяшки локтей стучали о ребра. Невероятно!
Не успел я собраться с мыслями и логически рассудить, что означает сие предзнаменование, как снова услышал знакомое пощелкивание, — приближался другой скелет. Он нес на плече развалившийся гроб, а доски изголовья и основания — под мышкой.
Мне очень хотелось окликнуть мертвеца, заглянуть под капюшон савана, но вдруг он сам, проходя мимо, повернул ко мне голову с пустыми глазницами и осклабился. Нет, пусть идет своей дорогой, решил я.
Только он скрылся, снова раздался треск и из полумрака возник новый скелет. Он сгибался под тяжестью надгробной плиты и волочил за собой на веревке трухлявый гроб. У крыльца скелет остановился, с минуту таращился на меня, потом попросил:
— Будьте добры, подсобите человеку!
Я помог ему спустить плиту на землю и тем временем прочитал надпись. Звали его Джон Бакстер Компенхерст, скончался он в мае 1839 года. Мертвец устало присел возле меня, провел костлявой рукой по лобной кости. Я рассудил, что делал он это по старой привычке, ибо не видно было, чтоб на черепе у него проступал пот.
— Плохи мои дела, плохи, — сказал он, печально подпершись рукой, кутаясь в остатки савана. Потом закинул левую ногу на колено правой и рассеянно поскреб кость лодыжки ржавым гвоздем, вытащенным из гроба.
— Что плохо, приятель?
— Все из рук вон плохо. Лучше б мне вовсе не помирать.
— Вы меня удивляете. Странно слышать такие слова. Что случилось? В чем дело?
— «В чем дело»! Гляньте-ка на мой саван — одни лохмотья остались! А плита? Вся истерлась. На эту рухлядь — гроб — и смотреть стыдно. Все имущество разрушается прямо на глазах, а вы, черт побери, спрашиваете, в чем дело!