Это был зловещий знак, и я приготовилась к маленькой звуковой сцене – упреки, слезы, проклятия. Вместо этого тихий вежливый голос произнес:
– Я уезжаю завтра; я только хотела поблагодарить миссис Джонс за ее гостеприимство и сказать вам всем «до свидания».
– О, очень хорошо, я скажу Би о том, что вы звонили. Я уверена, что она присоединилась бы ко мне, пожелав вам успехов в будущем году и всего, что в таком случае полагается.
– Вы, наверное, скоро вернетесь к преподавательской работе?
Я не ответила сразу и попыталась подсчитать. Как давно я не смотрела на календарь и не читала газет? Учеба начинается в конце августа. Факультет, вероятно, соберется несколькими днями раньше, особенно сошки, подобные мне.
– Я думаю, что так, – ответила я медленно.
– Счастливого учебного года.
– Спасибо. Вы уверены, что не хотите поговорить с Кевином?
– В этом нет необходимости. – В ее смехе был металлический оттенок, как это обычно бывает с голосами по телефону. – Передайте, что я попрощалась, и поблагодарите его.
Повесив трубку, я стояла неподвижно, обдумывая разговор. Я предположила, что здесь проявились хорошее воспитание и хорошие манеры. Девочка была влюблена в Кевина. Я видела, как она следила за ним глазами с глупым выражением лица, что было несомненным признаком сильной увлеченности. Но у нее хватило самообладания, чтобы уйти без борьбы, когда она поняла, что он для нее потерян.
Но самым большим ударом для меня было ее напоминание о том, что время проходит. Я не имела понятия о том, какое сегодня число, но должен был быть конец июля, может быть даже начало августа. Мне нужно было на несколько дней съездить домой, прежде чем начнутся занятия. Я договорилась получить свою квартиру назад к 15 августа, чтобы я могла закончить уборку и размещение в ней до начала академической работы. Еще одна неделя, две от силы.
Эта мысль, подобно тяжелому темному одеялу, опустилась мне на голову. С самого начала я знала, что буду здесь несколько месяцев. Это было райское лето, за одним или двумя исключениями, намного лучше, чем я ожидала и заслуживала. Кевин вернется тоже. Наши отношения будут иметь продолжение. Так почему же настроение у меня было такое, словно умерла моя собака?
Ответ было нетрудно найти. Я боялась потерять Кевина. Мы не брали на себя никаких обязательств. Он будет крутиться среди восхитительных студенток, специализирующихся на английском, и может потерять интерес к маленькой сиротке Энни, даже если она приоденется и сделает стрижку. Поэтому я пошла его разыскивать. Я не собиралась прикалывать его к себе булавкой или выдумать что-либо еще. Я только хотела увидеть его.
Он тоже разыскивал меня; так, по крайней мере, он сказал. Мы пошли на прогулку. Обычно мы завершали ее на полянке, но не всегда. Иногда бывало достаточно побыть вместе, поговорить и соприкоснуться руками.
Пока мы шли по розовому саду, я часто останавливалась, чтобы собрать с цветов японских жуков. В этом году их была уйма. Мистер Марсден едва управлялся с ними с помощью опрыскиваний, чистки и ловушек.
Кевин выбрал для меня розу темно-малинового цвета, переходящего в черный у основания лепестков, и принялся за прекрасную речь, но укололся о шип, и комплименты перешли в проклятия. Я засунула розу за ухо – в моем платье не было петель для пуговиц – и подумала, что только любовь может подарить малиновую розу краснолицей женщине.
– Какое сегодня число? – спросила я.
Кевин принял свой проколотый большой палец от губ и задумался.
– Первое августа?
– Ты говоришь как будто наугад.
– Тогда второе августа. Почему ты считаешь?
– Ты понимаешь, что мы должны вернуться через несколько недель? Я очень не хочу уезжать.
Кевин взял меня за руку. Некоторое время мы шли молча.
– Тебе не придется уезжать, Энн.
– Может быть, твоя мать наймет меня посудомойкой?
– Я не шучу.
Он остановился перед резной каменной скамейкой. Она стояла в тени японского клена. Изящные остроконечные листья были вырезаны так же тщательно, будто выполненные по нефриту и сердолику.
– Я хотел сказать тебе... – продолжал Кевин. – Давай присядем.
– О, разве она годится для такого рода разговора? – легкий тон, который я хотела придать своему голосу не получился. Мое дыхание участилось, а сердце готово было выпрыгнуть.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Кевин.
– Что?
– Ты знаешь – постоянные колкости, укусы во всем, что ты говоришь. Чего ты боишься?
– Людей. Мир. Мне кажется, что таким образом я защищаю себя.
Глаза Кевина оставались серьезными и ласково-сосредоточенными, такими, какими я их любила видеть. Он наклонился вперед. Его локти уперлись в колени, а руки были свободно переплетены.