Человек, с которым Маша договорилась тут о встрече, стоял под мокрым снегом с непокрытой головой – длинный черный зонт, как штандарт побежденной армии, упирается в кладбищенскую глину. Высокий старик в синей куртке с отороченным мехом капюшоном, голова чисто выбрита, острый подбородок опущен в клетчатый шерстяной шарф. Крупный хрящеватый нос, кустистые брови над выцветшими серыми глазами.
– Здравствуй, Тамарочка, – произнес он первым, увидев Тамару Зазовну.
– Алеша? – откликнулась Бенидзе, вглядываясь в высокого старика, и у Маши сжалось сердце: в этой перекличке между пожилыми людьми она услышала зов юности. Она поддерживала Тамару Зазовну под руку и почувствовала, как дрогнула ее ладонь в перчатке. Алексей Иванович молча смотрел, как они подходят – чуть склонив голову на плечо и вглядываясь в лицо своей бывшей соседки.
– Совсем не изменилась, Томочка, – сказал он через легкую паузу, осторожно ее обняв.
– Конечно, нет, – рассмеялась Бенидзе, и Маша удивленно на нее взглянула: этот смуглый румянец, блестящие от сдержанной слезы глаза… А Тамара Зазовна тряхнула головой: – Всего-то полвека прошло.
– Да кто их считает? – с улыбкой пожал плечами старик, повернулся к Маше и протянул руку: – Здравствуйте. Лоскудов.
– Мария. Каравай, – протянула она ладонь в ответ, но на секунду замешкалась: кожа Лоскудова была вся в странных пятнах – экзема?
– Не обращайте внимания! – Алексей Иванович спрятал руку обратно в перчатку. – Наследственная проблема, это не заразно, чисто косметический дискомфорт. Так что у вас за вопрос?
– Я хотела поговорить с вами о бывших соседях. – Снег, нападавший на рукав пуховика за те несколько минут, что они стояли перед могилой, соскользнул мини-лавиной вниз.
Старик пожал плечами и раскрыл наконец над ними свой внушительный зонт.
– Боюсь, интересующая вас эпоха пришлась как раз на мою раннюю юность. А в этом возрасте взрослые нас не очень волнуют. Мы все – в проблемах нашего собственного мироздания. Подростковые комплексы и идеалы, друзья, первая любовь…
Тут Маша вновь почувствовала движение руки в перчатке и украдкой взглянула на Тамару Зазовну. «Не может быть! – сказала она себе. И тут же себя одернула: – Почему же не может?»
Ведь ясно как день, что Тамара Бенидзе была, а возможно и до сих пор, влюблена в Алексея Лоскудова. А он в нее, увы, нет.
Алеша. 1959 г.
Каждое утро, занимая очередь в ванную, я размышляю над тем, с чем можно сравнить нашу квартиру. Доисторический строй? Огонек газовых плит горит, как костерок в пещере, висящие над коммунальными столами сковородки исполняют роль тамтамов, а вывешенное сушиться над огнем белье – звериных шкур? Или все-таки Древняя Греция, где кухня – это агора, место общения, обмена новостями, эдакая театральная сцена для наших коммунальных драм? Тогда голос Левитана из репродуктора – как голос божества, указывающего светлый путь. А может, и вовсе Средневековье? Общий коридор – не что иное, как главная улочка средневекового городка, пересечение двух полуголых персонажей в ванной – встреча у фонтана, а пьяные потасовки на кухне (у нас такого нет, слава богу!) – тот же рыцарский турнир?
Но сколько бы я ни иронизировал, толку мало. Меня тошнит и от своего, и от чужого быта. Я перегружен лишней для меня информацией: знаю наизусть все соседское исподнее, знаю, что сегодня Пирогов своровал на ужин, я слышу свистящий шепот, которым Лали Звиадовна умаляет то немногое, что осталось от достоинства ее мужа. Мне жалко Тому, слоняющуюся по квартире с больными глазами – она так любит отца, но не в силах его защитить. Мне хочется отключить все органы чувств, закрыться, как моллюск, забиться в угол между рабочим столом и кроватью. Неделю назад, уходя, отец, оправдываясь, проговорился, что давно не дает матери денег. Я замер. Он-то был уверен, что я в курсе и оттого так с ним неласков. А правда в том, что мать ничего мне не рассказывала. И тогда – на что мы живем? Ведь ее зарплаты – сутки через трое на теплоэлектростанции – может хватить разве что на мерзлую картошку. У меня не хватило духу задать ей вопрос. Ведь пока я, здоровый парень, ей ничем помочь не могу. Да еще нужно изыскивать средства, чтобы отдавать Ксении Лазаревне деньги за Колькин фотоаппарат. Честно говоря, фарцовая компания давно вокруг меня ходит – есть у меня глупый, никому не нужный талант: я к языкам способный. Ну и вообще – память хорошая. Выяснилось случайно. В позапрошлом году ездили с ребятами на перекладных на Всемирный фестиваль молодежи и студентов – прозевать такое было нельзя, даже мама сдалась, отпустила. Трое суток почти не спали, болтались по столице, общались с интернациональной молодежью. Выяснилось, что американцы совсем не похожи на карикатуры в «Крокодиле»: простые ребята, большинство – в синих штанах и футболках. И главное – говорят совсем иначе, чем наша учительница по английскому по прозвищу Белка. Так вот, не поверите, через два дня я шпрехал так, что меня даже наши милиционеры принимали за иностранца. Да, слов я знал мало, и это пришлось исправлять по приезде: постучался в комнатку к той же старорежимной старушке, нашей Ксении Лазаревне. Попросил у нее давно примеченные романы Вальтера Скотта – еще дореволюционного издания. Она не отказала, только велела обернуть в бумагу – ну а как иначе? И давала по одному тому: сначала «Айвенго», потом – «Роб Рой» и «Черный карлик». Читать было тяжко, даже взятый в школьной библиотеке словарь – и тот не знал всех слов. Но потихоньку дело пошло – и бедная Белка стала меня побаиваться: я пару раз поправил ее на уроке. Вышло шикарно. Теперь можно было браться за дело.