Что творю? Ничего. Случайно слишком сильно сжала деревянный подлокотник и он хрустнул. Просто очень сосредоточилась над тем, чтобы удержать лицо после того, что услышала.
— Извините, — сказала я бесцветным голосом, зажимая дрожащие руки между сжатых колен. — Понятно. Давайте поговорим о моей пересдаче…
— Ну да, — бросил на меня подозрительный взгляд Уильямс, но, к счастью, не стал ничего комментировать или спрашивать, и наконец уселся за стол, сложив на нем руки замочком. — Итак, что касается вашей пересдачи…
Преподаватель стал нуднейшим потоком речи живописать ужасы, которые ожидают меня, когда я опущусь на дно жизни, если вылечу из университета. Несмотря на то, что это был мой первый заваленный зачет, Кристофф полоскал меня так, будто я была отъявленной прогульщицей и дебоширкой. Безусловно, для него — да. Ведь именно я чаще всего могла осмелиться спорить с ним на лекциях, особенно если дело касалось его устаревших взглядов на общество.
Порой, когда уровень гнева начинал зашкаливать, он перескакивал на староанглийский, и я вообще переставала его понимать. С тех пор, как ввели единый упрощенный язык для всего Королевства — европейский, который состоял из английского со смесью итальянского, немецкого и французского, все стали говорить лишь на нем. Вывески, учебники, меню в ресторанах — все были написаны на европейском.
А все потому, что Второй Рим, как огромнейший мегаполис, приютивший после войны беженцев со всех пораженных территорий бывшей Европы, мгновенно стал интернациональным городом — эдаким Вавилоном XXI века. Это создавало определенные трудности при общении и ассимиляции, и правительство экстренно выпустило директиву, обязывающую всех использовать один новый язык. Так что при иммиграции даже экзамен сдавали на базовое знание языка. И услышать оригинальные языки можно теперь только в лингвистическом университете… Ну или от попаданцев из прошлого, вроде Уильямса, которые норовили прийти со своим чайничком с чаем в кофейню.
В один момент я просто отключилась, абстрагировавшись от потока непонятной речи, и стала размышлять о своем любимом парне. Неужели Алекс подарил этой… курице то самое кольцо, которое подарила ему я? И зачем? Хотел подкатить или что? Да и вообще, так потратиться на девушку… Он же экономит каждый цент! Или раз это был подарок, то значит и жалеть не о чем? Черт… Ну почему меня там не было!
Обычно я не обращаю внимания на сплетни и всякие происшествия: сама знаю, как любят люди выдумывать несуществующие подробности из зависти или мести. Тем более, когда это касается такой выдающейся личности, как Алекс. Тут каждый норовит ухватить свою порцию внимания, пусть даже и недостойной выдумкой. Поэтому мы не афишировали свои отношения — хотели учиться спокойно.
«А что, если не поэтому? Что, если он просто использовал тебя? Ведь в случае чего — он не при делах… У вас даже совместных фото нет!» — пропищал в голове тревожный голосок паникера. И сердце тут же больно кольнуло.
Нет, нет! Не стоит делать поспешных выводов. Мало ли, что там за история вообще была! Вдруг Кристофф неправильно пересказал случившееся? Наверняка приукрасил, чтобы сделать поучительную историю для нерадивой студентки!
«А что, если нет? — не сдавался голосок. — Что, если он решил тебя бросить и переключиться на более достойную девушку? Елена Мур — дочь изобретателя подшипников, без которых теперь не обходится ни одно магустройство! Живут за счет этого патента, зато безбедно. Вон, любимая дочь на флайбиле приезжает в Академию — ты сама видела… Да и красивая она. Объективно лучше, чем ты. Алекс не богат — вот и решился впечатлить красотку хоть чем-то. Конечно, он тоже невероятно красив, но для такой девушки внешность может быть недостаточным критерием… Бросит он тебя, сто процентов!»
Постепенно предаваясь жалости к себе и представляя ужасы тягостного одиночества, я накрутила себя до состояния предыстерики.
Удивительно, что я всегда считала себя очень рассудительной девушкой, которая способна отделять гамбургеры от тараканов. Но когда столкнулась с тем, что могу быть брошенной любимым человеком из-за более красивой и успешной, вся рассудительность и мудрость тут же испарились. Меня не волновало, что я могу вылететь из Академии из-за того, что не пересдам дурацкий зачет. Меня не волновало, что у меня завелись какие-то особые силы, из-за которых на меня будут охотиться твари. Что из-за этих сил меня может прибить собственный препод, который на самом деле охотник за такими вот несчастными… Бросит мальчик — вот что волнует Ивету Инганнаморте в ее двадцать один год!