Аккуратно запечатанный сургучом конверт. И ни единой буковки на нем. Но печать! Эти-то шесть цифр и две буквы сэр Чарльз знал хорошо. Даже слишком хорошо. На вложенном листе была набранная на Ремингтоне записка:
«Мой дорогой Чарльз! По прибытии в Париж, не выходите из вагона и занавесьте окно Вашего купе. Вас не потревожат. Когда поезд придет на техническую станцию, за Вами прибудет лицо, которое Вы знаете лично. Дальнейшие инструкции — у него. В ожидании нашей скорой встречи, неизменно
«Так… значит, я не ошибся. Начинаются очень серьезные игры, раз сам констебль Виндзора здесь. Возможно, что и от Кабинета будет не только маркиз Ленсдаун. Как же должны были перепугаться наши гордые французские друзья, если потребовали срочной и тайной конференции самого высшего уровня принятия решений?!
Хотя, откровенно говоря, я их вполне понимаю. Сегодня у галлов просто нет шансов устоять против германо-русского парового катка. Конечно, я не думаю, что царь или его новое правительство желают войны. Тем более, что за день до отъезда до меня донесли фразу Столыпина, которую он якобы произнес в узком кругу незадолго до официального вступления в должность Председателя Кабинета министров: „Нам сейчас нужны двадцать лет мира и взаимно уважительные отношения с Державами, чтобы по их истечении с нами никто уже не осмелится воевать“.
Хорошие слова, которые могут подарить нам определенную фору по времени. Для подготовки к упреждающему удару, для срочного укрепления французской обороны на суше и для тонкой, командной дипломатической игры. В конце концов, за нынешний прорыв в России, у господина кайзера мы еще вполне можем взять реванш, если будем иметь на это несколько лет. Пусть даже нам за эти годы спокойствия и пришлось бы заплатить чем-то более серьезным, кроме денег.
Судя по кулуарным разговорам в русской столице, вопрос о Черноморских проливах неизбежен, как и тема разграничения в Персии. Сейчас эти настроения там сильны как никогда прежде за все время моей службы в Петербурге. Ясно, что в Лондоне и Калькутте многие и слышать не захотят об этом. Но поражение Японии — не самый лучший фон для ослиного упрямства. В данном случае лучше быть реалистами и пожертвовать меньшим ради большего.
Нет, не сразу, конечно, а в результате долгого и обстоятельного торга, цепляясь за каждый параграф, за каждую строчку и запятую. Но при этом ни в коем случае не вызывая у русских соблазна резких действий, к чему их безусловно будут подталкивать германцы»…
Едва его поезд подошел к платформе отстоя, тянувшейся вдоль приземистого, не первой чистоты пакгауза, как в дверь купе вновь постучали. Вошедший был в коротком кожаном пальто с торчащими из карманов крагами перчаток, такой же кепи с массивными мотоциклетными очками на ней и толстым кашне поверх воротника, каким водители обычно закрывают не только горло, но и часть лица, при езде в открытом авто.
— Рад видеть Вас, любезный мистер Кортни. Как я понимаю, все весьма серьезно, не так ли?
— Взаимно, сэр! Счастлив видеть Вас в добром здравии после долгой дороги. Что до наших дел, — то Вы абсолютно правы. Предстоит очень серьезный обмен мнениями трех заинтересованных сторон. Причем было решено организовать его в совершенно закрытом режиме.
— Это я уже понял, мой дорогой Джеймс.
— Поскольку, Вы уже собрались, сэр Чарльз, предлагаю не терять времени. Пойдемте, маркиз Вас ожидает в авто. По дороге он, несомненно, введет Вас в курс происходящего, — с этими словами второй секретарь Британского посольства в Париже, учтивым жестом предложил Гартингу проследовать за ним…
Мощный, двадцатисильный мотор «Рено» деловито урчал впереди под капотом, совершенно не мешая неторопливой беседе двух джентльменов, удобно устроившихся в четырехместном купе с аккуратно занавешенными стеклами окон. Его отлакированный, черный деревянный кузов был отделен от переднего, открытого всем ветрам кожаного кресла-дивана. На котором, в компании с дорожным чемоданом сэра Чарльза, за ветровым стеклом над приборной доской монументально восседал затянутый в кожу Кортни, ловко управляющийся с рычагами, педалями и массивным рулевым колесом.
Покачиваясь на битумно-гравийном покрытии шоссе, посольский авто уносил их от Парижа навстречу садящемуся Солнцу, развив бешеную по тем временам скорость в сорок миль в час. Тряска по мощеным булыжниками улицам, скрип тормозов, добротная ругань едва не задавленных и отрывистое рявканье клаксона Кортни остались позади…
Бывавший уже не раз во французской столице Гардинг, хорошо знал эту дорогу на восток от предместья Сен-Клу.