— Словно Зверя поднял!.. Может, и прав был тогда Стасик?.. ХЗ. Повезло тебе, Вадюша с Банщиковым, похоже. Очень повезло. Занятный он человечек.
Ты, голуба моя, сам-то хоть понимаешь, что безошибочным в этой ситуации был лишь один вариант действий? С твоей стороны. Причем, меня тут удивляет именно молниеносность твоей реакции. Ведь бездействие было бы еще большей ошибкой. Не перекошинской, конечно, реакции молниеносность, уж извини…
— А кто такой, этот Стас?
— Наверно, теперь без разницы уже. Так, один знакомый. В свое время мы кое в чем разошлись с ним в практике психотренингов при подготовке рукопашников. Только вот здесь и с нами его все равно не будет. А очень жаль, если честно. Так что… так что — ты молодчина, Вадим. Вырулил ситуацию блестяще. Но Мишкин, конечно, хорош. Нечего сказать. С ним у меня отдельный разговор будет…
Значит, говоришь, заорал: «Осторожно, он бешеный!», Вилю за шкирбон и от двери с его таксом на пару, а дверкой — хлоп!?
— Ну, да…
— Гениально. Вот честно, на пять с плюсом просто. Плюс с меня простава или ценный подарок перед строем. Что выбираешь?
— Бочку спирта, вестимо. И чтоб — на весь полк!
— А не жирно, бочку то?
— Дык… прецедент же был…
— А поподробнее?
— У папы был один пациент. Давно. Заслуженный летчик, истребитель. Он с начала 43-го воевал. Почти день в день с Кожедубом первый боевой вылет. За войну — 11 сбитых лично и в группе еще… «Красное знамя», «Звездочка»…
— Ну, это понятно. Значит, до Героя трошки не дотянул.
— Вроде того. Так вот, десятым сбитым был у него транспортник. Трехмоторный Юнкерс-52. С кучей офицерья на борту. К ним в полк тогда сам командарм пожаловал. И на КП, то ли в шутку, то ли всерьез, ему и выдал: «Хочешь — второе „Знамя“. А хочешь — бочку спирту на всех. Все равно погода — дрянь, а на передке — затишье».
Один бы на один, как знать? Но сказано-то было прилюдно…
— Понятно. Дня три полк не то что летать, но и ходить прямо не мог? — Василий рассмеялся, — Договорились, мой дорогой, вот Петрович возвернется из своего турне, и посидим капитально. Поляна, музон и девочки — с меня.
— Не… последнее для меня отпадает.
— Шучу. Для меня тоже. А вот Петрович, кто же его знает?
— Вот именно ему-то этого и не хватает, да? Василий Александрович! Ему же еще встреча с законной супругой предстоит. Помните, был такой фильм японский, «Тень воина»? Там как раз жена-то двойника самурайского князя и опознала…
— То была история про Такэду Сингэна. Кстати, великий воин был. И хоть в нашем случае шкурка у Петровича и подлинная, все равно, ты прав. Момент щекотливый до чертиков. Веселее было только с твоим разлюбимым «дядей Фридом».
— Ох, не бередите, плиз.
— Да, красиво он тебя обвел, нечего сказать. Но не меня же. Ладно. Разгребем. Пока полежит у меня, под правильным надзором. А Петровичу я хочу предложить надраться в первый вечер по приезду до чертиков в кругу семьи и боевых друзей. Но как получится, пока загадывать не будем. Время есть для того, чтобы ситуацию подготовить.
А сейчас, все-таки попробуй мне объяснить, как и почему тебе именно ЭТО в голову пришло? Лишь ради спасения вильгельмовой чести и физиономии, Мишкиной личной жизни и нарождающейся русско-германской дружбы? Или из-за чего иного?
Вадик и сам силился понять, как это он сподобился столь ловко разрядить ситуацию, позволив и кайзеру сохранить лицо, причем как в прямом, так и в переносном смысле, и ретироваться из вагона перепуганой гофмейстерине, и Великому князю прихватить, наконец, не на шутку разбушевавшегося Мика, уговорив своего котэ сменить гнев на милость. Так что, по итогу, кроме изрядно расцарапанного Вильгельмовского такса, физически и морально в сем международном инциденте никто не пострадал.
И по всему получалось, что благодарить-то за это нужно было тот самый Цусимский форум, на котором он познакомился с Петровичем. И где, кроме обсуждения нюансов русско-японской войны, энтузиасты флотской истории до оплавления клавиатуры и охладительного бана, не менее азартно спорили практически обо всех мало-мальски значимых морских кампаниях и битвах всех времен и народов. Причем, Первая мировая война, которая для русского флота как бы непосредственно продолжала Русско-японскую, разбиралась буквально по косточкам. Как и события межвоенного десятилетия.
Вадим тогда в какой-то момент «подсел» на дискусс о гросс-адмирале фон Тирпице, его «Теории риска», и вообще, о кайзеровском флоте, созданном в воплощение его идей, под его руководством и под неусыпным, личном контролем.
Однако, к удивлению Вадика, в большинстве обсуждавшихся тем, посвященных Кайзерлихмарине, на второй план уходила личность того, чья тень всегда маячила за спиной у Тирпица в моменты принятия им всех ключевых келейных решений. И чья помпезная, монументальная фигура, украшенная то кивером с громадным плюмажем, то кирасирской каской с хищно-грозным орлом, то адмиральской фуражкой, неизменно прикрывала нарождение морской мощи Рейха от всех внутри- и внешнеполитических передряг, — личность германского Императора и прусского короля, — кайзера Вильгельма II Гогенцоллерна. Для которого и сам гросс-адмирал был всего лишь удачно выбранным исполнителем ЕГО монаршьей воли и страстного желания с детских лет, — о превращении Германии в великую морскую державу.