Сквозь тучи льется прозрачный инистый свет – вот и солнце, сдавшись, выцвело добела. Нет, Вик любит осень – шелест времени и запах смерти, – но, видимо, это не всегда взаимно. Или теперь именно так выглядит черная осенняя любовь?
– Хочешь кофе?
– Я даже не завтракал. – Вик косится на осколки. – Не уверен, можно ли есть и пить, когда из тебя торчит… такое.
– Ты же не в хтоническую часть будешь еду пихать, – пожимает плечами Лия. – А человеческое тело у тебя в порядке. В общем, решай давай: если повернуть, вон там будет кофейня. Не наша любимая, но сойдет, уж простенький капучино приготовят. Или можешь взять лимонно-имбирный чай: самое то по осени спасаться.
Налетевший ветер взъерошивает волосы, подталкивает к переходу: зачем тебе кофейня, иди куда шел!
– Пойдем за чаем, – назло ему решает Вик. – Веди, я целиком в твоей власти.
И Лия, рассмеявшись, ведет к качающейся вывеске с подсолнухом – еще одной яркой точке на монохромном полотне. Как же хорошо.
Всегда знал, что Лие можно доверять и в выборе напитков. Пряно-цитрусовый чай, щедро сдобренный медом, согревает как минимум тело. А о спасении разбитой души – вернее, того, что от нее осталось, – можно поразмыслить и потом.
Сделав очередной глоток, Вик откидывается на спинку стула – осторожно, чтобы не потревожить осколки, не согнуться от вспышки боли. И наконец почти искренне улыбается, пока – совершенно по-человечески, но пройдет какое-то время, и драгоценная хтоническая сторона снова вытянется за спиной привычным шакальим силуэтом, а не жалкой невнятной тенью. И зубы будут превращаться в клыки прежде, чем успеешь об этом подумать.
Не возьмет его осень, не одолеет, не убьет. Ни за что.
– Точно не хочешь? – Лия кивает на свой морковный торт. – Ты же сказал, что не завтракал.
– Для меня сейчас любая еда отравлена осенью. Забавно, правда? – Вик усмехается, сглотнув горечь. – Ты ведь помнишь, я всегда любил осень: гроб, гроб, кладбище, все такое. А теперь выть хочется от того, насколько ей все вокруг пропиталось.
За окном рассыпается дождь – словно чья-то рука швырнула на подоконник горсть бусин. Судя по силе, это заряд, который скоро пройдет; и снова будут липнуть к ботинкам полумертвые листья, а ноги – скользить по вывернутым наизнанку улицам. Как бы не заблудиться!
Впрочем, разве им есть куда опаздывать?
Отпив кофе, Лия пожимает плечами:
– Осень осени рознь. – И предлагает, покосившись на окно: – Посидим еще?
– Посидим, – соглашается Вик. Запахивает расстегнутое пальто, чтобы спрятать осколки, и, поднеся к губам чашку, жадно вдыхает аромат апельсина и пряностей.
Это пройдет. Непременно.
В такую мерзкую мрачную осень темнеет рано, и Вик ничуть не удивляется, когда из теплой кофейни они попадают в серые сумерки. Жаль, фонари зажигаться не спешат; ну и куда им двоим нелепыми мотыльками лететь, за каким светом следовать?
Мир расплывается, будто не чай пил – коньяк; к горлу подступает тошнота. Тоже ни капли не удивительно: мало ли что раньше не тошнило, раньше и осколки из груди не торчали. Вик прислоняется плечом к фонарному столбу, на мгновение прикрывает глаза – и тут же распахивает: когда не цепляешься ни за что взглядом, голова позволяет себе отвратительные вещи. Например, сумасшедшую поездку на карусели, или игру в торнадо, или…
Какой еще дурацкой фразой назвать головокружение, чтобы не завыть от беспомощности?
– Ты как? – беспокоится Лия. – Хочешь, плечо подставлю?
– Не надо, я нормально, – отмахивается Вик; отлипает от столба и делает несколько осторожных, но все равно «пьяных» шагов.
Как взглядом ни цепляйся, сумерки – особенное время, хтоническое и жадное: людей в них жрать – одно удовольствие; растворяться, сливаясь с городом, – тоже. С каким сладко-тянущим чувством в груди всегда выбегал на улицу по вечерам! Но только не сейчас, не сегодня, когда жизненно важно не поддаться осени, а удержать себя в знакомой человеческой форме.
И когда в груди вместо тянущей сладости – осколки и кровь.
Вик берет Лию за руку, переплетая пальцы, и мир перестает качаться, принимает зыбкий, но хотя бы устойчивый вид. Можно медленно выдохнуть, шепнуть: «Не отпускай меня!» – и шагать дальше.
Город пахнет дождем. Под ногами хлюпает, будто, зазевавшись, они все-таки упустили улицу и провалились в болото. Но нет, внизу – асфальт, вокруг – дома, все в порядке настолько, насколько может быть. Рекламные листовки, сбившись в кучу у подъездов, сушат крылья – так ведь и не улетят, бедняги, не сладят с этой погодой. Не видать им жарких солнечных стран.