Переживал он напрасно: меньше чем за полчаса прическа была готова. С виду голова Шеллоу уменьшилась незначительно и по-прежнему казалась громадной. Непропорционально большие головы считались одним из признаков гомункулусов.
– Как всегда, превосходно. – Клиент оценил прическу. На его лице при этом не отразилось ни одной эмоции.
– Думаю, вам понадобится шляпа… ну, чтобы хоть как-то скрыть…
– Что скрыть?
– Эм-м… ничего. Я просто…
Говорить Шеллоу, что «изготовление» гомункулусов в Габене, как, впрочем, и они сами, давно запрещено, он тоже не решился. Да и чего скрывать, вряд ли тут помогла бы шляпа.
Когда господин Куафюр отряхнул клиента щеткой, тот поднялся из кресла.
– Запиши на счет доктора Ворноффа, цирюльник.
– Но… я… гм…
– Что-то не так, цирюльник?
– Нет, разумеется, я запишу вашу стрижку… гм… на счет доктора Ворноффа.
«А счет я, видимо, должен отправить господину коменданту тюрьмы Хайд», – добавил он мысленно.
– Замечательно, – сказал Шеллоу и, не прибавив ни слова, развернулся и направился к двери черного хода.
Господин Куафюр понял: видимо, это существо именно через него и проникло в цирюльню.
Дверь стукнула. И цирюльник остался один стоять в куче дурно пахнущих грязных волос и уличного мусора, который они собрали за двадцать лет…
…Часы начали звонить в три часа ночи, и господин Куафюр сбросил оцепенение. Жуткий клиент своим неожиданным появлением сделал кое-что похуже, чем просто исчез, не заплатив. Он нарушил его планы. Хотя, если постараться, еще можно успеть…
Оставив уборку на потом (отвратительные волосы Шеллоу не подходили даже для париков), господин Куафюр запер входную дверь и дверь черного хода, прошел к лестнице и спустился под цирюльню. Еще из-за двери до него донеслись всхлипы.
Достав из кармана передника связку ключей, цирюльник отпер дверь и вошел в подвал.
Первым, что он увидел, был красный светящийся во тьме глаз.
– Ну разумеется, – проворчал господин Куафюр.
Из угла раздалось звяканье цепи, за ним последовали новые всхлипы.
Не обращая на все эти звуки внимания, он зажег висевшую на гвоздике у двери лампу. Ее тусклый свет растекся по помещению, вырвав из темноты увешанные до самого потолка полками стены. На этих полках ровными рядами выстроились безликие деревянные головы-болванки с париками. В углу, откуда раздавались всхлипывания, стояла узкая железная кровать – из-под грубого лоскутного одеяла торчала бледная нога, окованная железным браслетом, который был соединен с одной из ножек кровати тяжелой цепью.
Пройдя к большому круглому зеркалу, столь древнему, что в нем отражались лишь какие-то смутные силуэты, господин Куафюр замер у стоявшего под ним верстака. Бросив взгляд на болванку с начатым париком, он склонился над патрубком пневмопочты и, отключив сигнализирующую о прибытии послания красную лампочку, достал капсулу, а из нее – стопку писем. Принялся их изучать.
– Все хотят записаться ко мне на шевелюриманс, Фелиция, – сообщил он, прочитывая одно письмо за другим. – Свечникам требуется обновить прически, мистер Меррик желает немедленно подправить свою бороду, Мамаша Догвилль жалуется, что ее сыночки все совсем заросли, а мадам Си увидела в облаке курительного дурмана какой-то «исключительно ужасающий образ» и хочет повторить его на своей голове. Еще и этот Грызлобич раздражающий не оставляет попыток усесться в мое кресло. И всем нужно «как можно скорее!». «Мэтр Крюкариус, – пишут они, – это невероятно срочно!» Знаешь, что я скажу, Фелиция? Ты нарасхват, когда ты – цирюльник злодеев.
Ответом ему был приглушенный плач из угла.
Господин Куафюр, или, вернее, мэтр Крюкариус, подошел к стене и, схватившись за ручку лифтового механизма, принялся ее вращать. Сверху, из цирюльни, начало с диким лязгом опускаться кресло. Его любимое кресло, предназначенное для особых клиентов.
Вскоре оно встало на пол подвала, крышка люка в потолке закрылась, и мэтр Крюкариус направился к кровати. Ком одеяла с его приближением в ужасе подался назад, цепь натянулась.
Открыв замок, цирюльник сдернул одеяло. На него расширенными от страха и отчаяния глазами глядела девушка в грязном буром платье, похожая на большую комнатную моль. Она была невероятно худа и бледна, на посеревшей коже проглядывали пурпурные пятна, на совершенно лысой голове – многочисленные шрамы. Эта несчастная совсем не походила на ту прекрасную девушку, чьи изображения с плакатов в цирюльне улыбались посетителям.