Темный дом скрипит, стонет при понижении температуры. На втором этаже лестница выходит в конец коридора рядом с дверью башенной комнаты, где спит миссис Оукли. Повернув к следующему пролету, где расположена ее личная спальня и крошечная гостиная, миссис Баттон услышала неожиданный стук.
За которым последовал крик. Необычный, фантастический, нечеловеческий, словно идущий из другого мира, изданный каким-то животным в смертельной агонии. Сердце болезненно екнуло, миссис Баттон перекрестилась свободной рукой. Она с колыбели росла в католичестве, хотя о религиозных убеждениях уже много лет говорить не приходится. Теперь, чувствуя, что она подвергается испытанию, которого не пройти без божественной помощи, Марта обратилась к своей детской вере.
Стук и крик безошибочно донеслись из-за двери миссис Оукли. Экономка боязливо приблизилась, нерешительно постучала:
— Миссис Оукли… мэм?..
Ответа не последовало, но, прижавшись ухом к створке, она услышала движение, шорох, непонятный хрип. Потом довольно отчетливое бульканье и оборвавшийся визг, будто подача воздуха была внезапно перекрыта.
Не зная, что увидит, миссис Баттон в полной панике повернула дверную ручку, толкнула створку и схватилась за горло.
— Ох, боже мой, боже!..
Перед глазами чудовищная картина средневекового ада — на полу корчится тело в пляшущем красно-желтом свете средь языков огня. В воздухе омерзительное зловоние — миссис Баттон закашлялась и срыгнула. В нем смешалось горящее дерево, ламповое масло, паленое мясо, еще какой-то оглушительный запах, знакомый, но не сразу узнанный. Осколки стоявшей у кровати лампы валяются на дымящемся почерневшем ковре. В глаза бросилось что-то совсем среди них неуместное, но только на долю секунды, ибо внимание полностью приковалось к другому.
Обгоревшее существо на полу дергалось, извивалось, всхлипывало, как бы стараясь и не имея возможности крикнуть. Дрожавшая всем телом экономка поставила свечу, шагнула вперед и тут же шарахнулась в ужасе и отвращении. Перед ее перепуганным взором существо с нечеловеческой силой вскинулось в пламени, вытянув в немой мольбе почерневшую облезшую пятку. При этом вспыхнули длинные волосы, превратившись в жуткий ореол. Существо издало тонкий высокий нечеловеческий вопль — звук замер, когда легкие полностью опустели, — и рухнуло навзничь.
— Миссис Оукли!.. — выдохнула экономка. — Ох, миссис Оукли!..
Глава 2
1999
— Мистер Гладстон, — сказала Дамарис Оукли с максимальной категоричностью, — мы все это уже обсуждали. Ни я, ни моя сестра не имеем никакого желания устраивать в саду водоемы.
— Почему? — спросил садовник.
Они уставились друг на друга, представляя два абсолютно противоположных стиля. На Дамарис очень старая твидовая юбка, из-под которой выглядывает подол полотняной нижней рубашки; сверху еще более старый джемпер ручной вязки с какими-то удивительными помпонами и кардиган. Полы кардигана с петлями и пуговицами обвисли спереди почти до колен, на спине кофта сморщилась и задралась почти до лопаток. На голове почтенная мягкая шляпа из твида, принадлежавшая отцу мисс Оукли, на которой даже осталась прилипшая мушка — искусственная наживка для рыбной ловли.
Рон Гладстон, напротив, — образец достоинства и аккуратности, даже в рабочей одежде. Под чистой, застегнутой доверху курткой рубашка с галстуком; блекло-рыжие волосы подстрижены по-военному коротко, жесткие усики не утратили красок, придавая ему петушиную задиристость. Постоянно работая на свежем воздухе, он носит прочную обувь, но даже грубые ботинки надраены перед уходом из дому — эффекта не портят мелкие потеки грязи и мазки травяной зелени.
Дамарис не впервые задумалась, что в принципе очень даже неплохо провести в сад воду, хотя тут есть свои издержки. Никак невозможно позволить себе садовника, даже оплачивать регулярные визиты сотрудников какой-нибудь фирмы по уходу за садом. Своими силами они с Флоренс не справляются с буйной растительностью и отчаянно нуждаются в помощи.
Рон Гладстон не первый, к кому они обратились, желая решить проблему. Социальные службы прислали одного молодого человека. Дамарис вспоминает его с содроганием. Он носил серьгу в ухе и татуировку в виде паутины на чисто выбритой голове. Обращаясь к ней и к сестре, называл их «милые мои». Что ему не помешало исчезнуть из их сада и жизни без предупреждения, но с остатками фамильного серебра, включая парные рамки с единственными фотографиями их брата Артура в форме Королевских военно-воздушных сил. Одна из них была снята во время его последнего приезда домой незадолго до фатального крушения самолета на фермерском поле в графстве Кент.