Смешавшись с выкриками Каро и щенячьим визгом, свистел ледяной ветер.
Вреж еще крепче сжал камень, обжигавший руку и упрямо требовавший от него действия. Он несколько раз бросил взгляд на сжавшийся, судорожно дергавшийся, окровавленный комок и вдруг напрягся всем телом, плотно сжал губы и издал громкий звериный крик. Размахнувшись, Вреж изo всех сил бросил камень, затем поднял второй, за ним третий...
По замершему, истерзанному телу щенка еще текли тонкие струйки крови. По мышцам Каро электрическим зарядом прошла отрезвляющая дрожь. Он отвел взгляд от убитого им существа, стал лихорадочно тереть ладонями лицо и потянулся за сигаретой. Дождь погасил ее, и Каро попытался прикурить снова. Дрожавшие руки не подчинялись ему, Каро плюнул и бросил сигарету.
А Вреж уже не плакал. Он посерьезнел, собрался и внимательно наблюдал за отцом, не смевшим поднять глаза. Во взгляде сына не было ни враждебности, ни жалости. Глаза мальчика просто изучали отца, словно видели его впервые.
— Пошли, — наконец твердым голосом сказал Вреж и не оглядываясь пошел вверх по тропе.
— Пошли, — шепотом произнес Каро и последовал за сыном.
Поднимаясь по обрыву, Каро поскользнулся, упал и со стоном медленно пополз вниз. Вреж даже не оглянулся, хотя понял все. Ухватившись за куст, Каро с трудом удержался над обрывом, кое-как подтянулся и, с трудом догнав сына, пошел рядом.
Прижавшись к телефонной будке у подъезда, дрожала от холода тощая, грязная дворняга. Заметив приближавшихся к ней людей, дворняга вскочила с места и, поджав хвост, метнулась в подворотню. Вреж бросил на отца уничтожающий взгляд и тот заморгал часто-часто, уже в который раз опустил глаза, и рука, найдя спасительный выход, стала счищать грязь с плаща.
11
Выпив в кафе пару стаканов вина, Каро бесцельно зашагал по улицам. Домой идти не хотелось. В душе боролись странные, противоречивые чувства. Ему то хотелось ласки, чтобы кто-нибудь приласкал его, шептал ему умиротворяющие, отрывающие от действительности, порождающие равнодушие слова, уносящие обратно в прошлое, в зародышевое состояние, в неорганику и превращающие в камень, ибо именно камень всегда умиротворен, равнодушен, он всегда прав и даже, может быть, знает истину. А то хотелось обратного: чтобы всюду его проклинали и отовсюду гнали с побоями. Выходит, его желания полярны, а может, он просто ничего не хочет? Да нет же, человек не в состоянии не желать. Даже не желая ничего, он желает не желать. Напасть какая-то!..
Ему захотелось съездить на кладбище, посетить могилы родителей и жены, но в тот же миг он усмехнулся собственной наивной сентиментальности: кладбище имеет к ним такое же отношение, что и телеграфный столб, улица или вообще что-либо. Там есть лишь одинокие, пыльные могильные плиты, под которыми ничего нет. Ни родителей, ни жены там нет, их нет вообще.
Зайдя в случайное кафе, Каро пропустил еще стаканчик вина и снова побрел по улицам, удивляясь тому, насколько незнакомым и чужим может казаться город, в котором родился и вырос.
Каро резко остановился у телефонной будки. Затаившаяся в нем или неожиданно вселившаяся в него сатанинская сила подняла голову. Kaк он ни пытался отделаться от этой силы, ничего не выходило. Не в состоянии сопротивляться дальше, Каро распахнул дверь и вошел в будку. В душе теплилась надежда на то, что телефон окажется неисправным или в кармане не найдется монеты, но в трубке раздавался непрерывный, ровный зуммер, а в ладони уже лежала заготовленная заранее пригоршня «двушек». «Забыл блокнот», — заговорила в нем последняя надежда, но в тот же миг непослушная рука нащупала во внутреннем кармане записную книжку.
Каро прикрыл платком трубку, хотя кому бы пришло в голову, что автором такой грязной брани может быть Каро, пусть даже схожи голоса?!
Каро запихнул блокнот обратно в карман, но не успел выйти из будки, как в памяти всплыл еще один номер. Каро стал набирать его, и тут до него дошло, что он набирает собственный номер. «Себя можно обругать и без телефона», — подумал он, выругался мысленно и выскочил из будки. Вышел раскрасневшийся, съежившийся, виноватый. Зачем он сделал это, как он мог?! Вся его сущность протестовала. Но ведь сделал, и это уже неопровержимый факт. В ушах звенела собственная брань, перемежавшаяся изумленными восклицаниями друзей и знакомых.
Двое пьяных у гастронома переругивались диким матом. По всему чувствовалось, что назревает драка. Каро свернул с дороги и направился к ним.
— Эй, придурки, чего разорались, вы не в пустыне! — бросил он, подойдя к пьяным.