— Ну почему? — избегал прямого ответа муж.
— Хотя твоя вера тут ни при чем, я сама во всем виновата.
— Какая-такая вина, милая моя, никакой вины тут нет, простая анатомия.
— Не знаю... Но я все равно не теряю надежду. Помнишь, что сказал врач? «Масса случаев, когда бесплодные женщины беременеют через десять, а то и через пятнадцать лет». Помнишь?
— Помню, милая, конечно помню. Наверно, это именно тот случай. Только ты не расстраивайся, — утешал Каро, продолжая гладить начинавшие отливать серебром волосы жены.
Сам Каро давно уже свыкся с мыслью о том, что ему не суждено иметь детей. Более того, после долгих раздумий он пришел к спасительному выводу: так правильнее — им ребенок не нужен. Этой безжалостной мыслью он, разумеется, не делился с женой, чтобы не дополнять ее горя, но сам продолжал думать именно так. «Кем может быть наше дитя, если не похожим на нас кротким, покорным существом, иначе говоря, еще одним несчастным страдальцем, еще одним козлом отпущения, который не в состоянии разобраться в этом хаосе. Новой пружиной, не способной разжаться. Нет-нет, все правильно, такие люди миру не нужны. Но как все это втолковать жене, моей наивной бедной женушке, уверенной в том, что с рождением ребенка все в этом мире изменится?! Моя несчастная малышка!..» — мысленно шептал Каро, нежно целуя печальные глаза, бледные щеки и пухлые губы жены. А та вопросительно смотрела на мужа, пытаясь вникнуть в смысл ласк, и, в конце концов придя к превратному выводу, игриво щурила глазки и многозначительно улыбалась, словно подсказывая, что она бы не прочь... А в Каро уже разгоралась страсть: искаженно толковавшая его ласки и своей загадочной улыбкой намекавшая на постель эта женщина была поистине лакомым кусочком. Каро хватал ее, раздевал донага и крепко сжимал в объятиях такое родное, теплое, горящее желанием тело. Любовные наслаждения обычно продолжались долго, до самого рассвета, когда их усталые, умиротворенные тела сами проваливались куда-то. Каро даже во сне не выпускал жену из своих объятий, а та, захватив коленями одеяло, сжималась котенком и мерно сопела на его груди.
Так и шли они, прижавшись друг к другу, неведомой дорогой бытия, хотя их движение скорее напоминало бег на тренажере: уставали, покрывались потом, задыхались, но вперед ни шагу. Взявшись за руки, они бежали, не успевая перевести дух, а вокруг бурлила безучастная, хаотичная масса людей, железобетона, стекла и бумаги, ржавой жести и всякого прочего мусора. Кругом царили грохот и скрежет, дым и взрывы, надменность и ругань, причитания и вопли, а они все бежали, бежали... А когда выдавались передышки, когда появлялась возможность оглянуться, выяснялось, что они блуждают в той же темной и тревожной безвестности, с той лишь разницей, что прибавилось усталости и недоумения. Но они жались друг к другу и снова бежали. Бег ради бега, до тех пор, пока нелепость движения не сменится столь же нелепой неподвижностью...
2
Уже второй день в глазах жены блуждала лукавая улыбка. Обычно бледное лицо покрылось розовой краской. Время от времени она мурлыкала какую-то веселую мелодию, глядя на Каро так, словно желала сказать: «Ну что же ты ничего не спрашиваешь, дурачок? Спроси». Но Каро молчал. «Какой ты у меня непонятливый», — слегка обиженно улыбались глаза жены, не подозревая о том, что Каро уже догадался, просто он настолько растерян, что не представляет собственной роли в новой, нежданной ситуации. Утром третьего дня, когда Каро брился, стоя перед зеркалом, жена не выдержала:
— С сегодняшнего дня бросаю курить. Все! — заявила она и выжидательно взглянула на него.
Каро выключил жужжащую электробритву и вопросительно уставился на нее.
— Я говорю все, бросаю курить, — повторила жена.
— Правда? Сможешь?
— Я обязана.
— Кому?
— Ребенку.
— Ребенку?.. Ты уверена?
— Ага. А ты не верил в мой сон! Я же говорила, что лошадь во сне — к добру.
— Может, все-таки зайдем в поликлинику?
— Мне без поликлиники все ясно. Я чувствую: он есть, он тут, — с этими словами она нежно провела ладонью по животу. — Ты что, не рад? — забеспокоилась она.
— Нет, что ты... Просто неожиданно...
— Я знаю, ты волнуешься за меня, — произнесла жена, — только ты не бойся. Правда, я уже немолодая... И таз узкий... Но я рожу, вот увидишь, рожу преспокойно. Все будет хорошо. А, Каро?
— Все будет хорошо, милая, конечно, я и не сомневаюсь, — ответил Каро и снова включил бритву.
Бритье он завершил уже без помощи зеркала: руки сами довершили привычную работу, пока отупевший взгляд Каро то блуждал по шлепанцам, то, устремившись к потолку, уносил его куда-то вдаль.