Но до того, как выйти из дома с привычно натянутым на глаза кепи и поднятым воротом пальто, он тем не менее почувствовал мимолетное желание взглянуть на себя. Бывало, Каро грезилось, что если разбить зеркало, можно наконец избавиться от себя самого. Увы, мгновенно зарождалась отрезвляющая мысль о том, что его самого нет в этом зеркале, нет...
«— Что за ноша! Нет мне избавления от этого «я».
— Избавления?
— Ну да, да, избавления. Я же разбил отражение, чтобы навсегда закрыть глаза.
— Навсегда? Смешно звучит. Избавления не будет, есть лишь продолжение.
— Зачем оно?
— Ради бесконечного совершенствования.
— Глупость! Иллюзия! Вечность и совершенствование несовместимы. Совершенство окончательно. Мне не нужно ни того, ни другого, я мечтаю лишь об избавлении, неужели я лишен права даже на это?
— Тебе не принадлежит ничего.
— Ловушка какая-то. Водят за нос, не объясняют ни черта.
— Тайна.
— Которая никогда не станет явью?
— И это — тайна.
— Плевал я...
— Плюй не плюй, все равно не доплюешь...»
У газетного киоска Каро очнулся от бредового диалога и пристроился в хвосте очереди. Очнулся он скорее не от столкновения с киоском, а от того, что диалог зашел в тупик: эти внутренние диалоги вечно заходят в тупик, проклятые диалоги о проклятых проблемах. Тупик неизбежен уже потому, что диалог неизменно происходит с самим собой.
Он смотрел на невыспавшихся, не успевших позавтракать людей с блестящими от информационного голода глазами и думал: «Чего они ждут, зачем? Ждут всегда, тысячелетиями, ждут от небес, ждут от недр, ждут от света, от тьмы, океана, леса, ждут от пророков, друг от друга, от политиков, от газет... Неужто не устали?! Тысячелетиями стоят под высохшим деревом и все равно лелеют надежду на то, что безжизненные ветви вот-вот дадут плоды.
Но почему жду я, я-то чего жду?»
— Ждем, дорогой, скоро отцом стану. Кто бы мог подумать! — услышал Каро за спиной.
— Правда? Рад, рад за тебя, — откликнулся собеседник.
«Ну что ты здесь торчишь, что ты каждое утро пристаешь к этой очереди? Или тебе, дураку, кажется, что в один прекрасный день ты развернешь газету, а там все-все расписано? Идиот!» — обругал себя Каро и резко, словно боясь передумать, вышел из очереди.
В конторе царило суетливое, отдающее людьми, тоскливое тепло. Так, во всяком случае, казалось в первые минуты. Спустя некоторое время начинаешь чувствовать, что здесь не тепло, здесь царит холод — суетливый, отдающий людьми, тоскливый.
Не успел Каро снять пальто, как сослуживец отметил:
— А вот и Каро. Даже газет не купил, хоть и опоздал на целых десять минут.
Холодный, бесстрастный голос — ни удивления, ни иронии, ни намека, ни злобности, никакого чувства вообще, просто констатация факта. Прибудь Каро верхом на коне, тот же лишенный интонации голос зафиксировал бы: «А вот и Каро. Сегодня он прибыл верхом».
Сев за стол, Каро потер ладонями замерзшее лицо, бросил взгляд на бумаги и, пытаясь сосредоточиться, стал листать их. Мысли витали слишком далеко и никак не соглашались собраться, словно взрывом разнесло сознание, осколки которого разлетелись по лабиринту воспоминаний, ассоциаций, забот, и каждый осколок тащил с собой что-нибудь, убежденный в том, что именно его ноша в состоянии распутать клубок. Мозг напрасно наполнялся негодованием, в котором так же трудно было разобраться, как и в лежащих на столе бумагах, нанесенных на них словах и цифрах. Служебная атмосфера не давала сконцентрироваться мыслям, которые, в свою очередь, мешали работе.
Наконец, улучив миг, Каро тихонько выскользнул из комнаты. Стараясь неслышно ступать по скрипучему паркету, он достиг конца коридора и толкнул ту из двух дверей, черное изображение на которой символизировало мужчину. Нужда не подгоняла его и, тем не менее, перед тем, как устроиться на унитазе, Каро спустил мгновенно сморщившиеся под костлявыми коленями брюки, и кончик потрескавшегося кожаного ремня заскреб по мокрому, в желтых бликах полу.
Так, изолированный в вонючей туалетной камере, вдавив локти в колени и обняв ладонями голову, сидел Каро на клокотавшем унитазе, пытаясь собраться с мыслями. Но даже в этой изоляции в голове продолжали кружиться воспоминания, конкретные и абстрактные заботы, тревоги и страхи, столкновение которых вызывало смутные, вспыхивавшие на миг и тут же угасавшие ассоциации.
Двери туалета были обильно разрисованы порнографическими картинками, исписаны пошлой бранью. «Результат сексуальной озабоченности», — подумал Каро и невольно прочитал вслух: «Хочу поцеловать...», «Мое тело нежно, как женская...», «Поцелуй Д. в задницу». Отвернувшись к стене, Каро уставился на выгравированный скорее всего гвоздем грандиозный член, чей двойник, видимо созданный той же рукой, бесцеремонно смотрел с противоположной стены. Заподозрив, что энергичная рука не поленилась нацарапать такой же член и на задней стене, Каро почувствовал себя окруженным и, не ища далее пристанища для глаз, опустил веки. Он уже не пытался сосредоточить мысли вокруг основного, поскольку улавливал, что они только на первый взгляд кажутся такими бессвязными и разбросанными, на самом же деле так или иначе соотносятся с основным. А это основное, конечно же, подводило к вопросу о беременности жены.