Конан благодарил судьбу за такой поворот событий. Ни у занятого сражением кракена, ни у гигантской акулы не было времени, чтобы заняться им. Он воспользовался этой удачей и, вложив наконец меч в ножны, поплыл прочь от места разыгравшегося под водой конфликта. Через некоторое время все исчезло позади в смутных сумерках глубин, и можно было лишь неясно различить облако более густого черного цвета среди равномерно-тусклой серости подводного мира. Он никогда так и не узнал, победил ли осьминог, задушив и разорвав на части акулу, или чернильное пятно оаначало, что акула начала одерживать верх и осьминог пытался таким образом скрыть свое отступление.
Конан опустился на дно в нескольких сотнях футов от места, где он чуть не стал жертвой кракена, собираясь продолжить свой путь пешком. Он не оглядывался назад. Впереди, вверх но склону, дно все ближе поднималось к поверхности Западного Океана, и вода окрашивалась новыми, светлыми красками. Конан упрямо брел вперед, решительно отказываясь обращать внимание на давление, затрудняющее дыхание, и на ноющую боль в ногах. Он с усилием переставлял отяжелевшие, разбухшие сапоги, с трудом преодолевая сопротивление воды. Еще предстояло пройти едва ли не целую милю, а может, и больше, и он жаждал всем своим существом снова оказаться на чистом свежем воздухе.
Медленно Конан прокладывал себе путь сквозь мутную пелену подводного света. Он казался сверхъестественной, фантастической фигурой, увенчанной поблескивающим кристаллическим шлемом, божеством, возникшим из глубин какой-то таинственной феерии.
Глава XII.
ПОТЕРЯННЫЙ ГОРОД
В кроваво-красной мрачной мгле, где солнце
Заходит в золотой туман,
Забытые империи влачат существованье,
Как призраки давно прошедших дней.
Конан с трудом подтянулся на руках и сквозь набегающую на берег пенистую волну вылез на камень, который служил нижней ступенью огромной лестницы. Лестница уходила вверх, к Морским Воротам, в этот час уже закрывшимся на ночь. На мокрую площадку, куда он выполз на четвереньках, легла тень зубчатой высокой стены, выходившей к самому морю. Золотистое солнце скрылось за ее остроконечными пиками и медленно катилось вниз.
Изнемогая от усталости, Конан стянул с головы прозрачный шлем с дыхательными трубками и цистерной, в которой запас воздуха подходил к концу, и положил аппарат на камень рядом. Затем он стащил сапоги и устало вылил из них воду. Некоторое время он сидел сгорбившись, бросая настороженные взгляды по сторонам и тяжело дыша. Трехмильное путешествие по дну мелкого, кишащего акулами моря, а затем еще миля вдоль берега к городу не прошли даром для старого воина.
Когда после полудня Конан увидел эти зубчатые башни, он скользнул обратно в воду. Почти полностью погрузившись в море, он ждал, пока маленькое суденышко не пришвартовалось к берегу на ночную стоянку. Моряки цепью проследовали в ворота, и их створки закрылись. Только тогда Конан осмелился приблизиться к городу.
Разбросанные вдоль длинных каменных стенок-причалов к северу и к югу от ворот, на якорях стояли несколько судов побольше. Другие покачивались на рейде в бухте, но на палубах кораблей не обнаруживалось никаких признаков жизни. Их команды, должно быть, спустились вниз на вечерний отдых или сошли на берег. Эти антильцы, подумал Конан, очень беспечны или настолько уверены в собственной силе, что никогда не выставляют часовых на стенах и кораблях. Среди ангельских судов на боку лежал полузатонувший подкопченный огнем корпус «Красного Льва».
Но не только смертельная усталость после напряжения этого дня одолевала Конана, он к тому же был страшно голоден. Конан устало сидел на нижней ступеньке лестницы под постепенно темнеющим беззвездным небом, напряженно обдумывая, что ему делать дальше. Как бы там ни было, ему следовало как можно дольше держаться невдалеке от города, пока какой-нибудь часовой не наткнется на него.
Самое лучшее, думал Конан, было бы проникнуть внутрь города. Это, конечно, поставило бы его в крайне опасное положение, тем более что у него не было никакой надежды пройти незамеченным: рост, цвет кожи, черты лица тут же выдали бы его даже в самой плотной толпе маленьких коричневых антильцев.
К тому же возникала проблема с языком. Там, в знакомом ему мире, у Конана всегда было наготове несколько фраз на дюжине различных языков, хотя в его произношении всегда проскальзывал грубоватый киммерийский акцент. Но речь антильцев должна была отдаленно напоминать язык атлантов, давно забытый по ту сторону океана. Да и в течение девяти тысячелетий он, по-видимому, изменился настолько, что утратил сходство с любым известным Конану наречием.
Но не мог же он вечно лежать здесь, у края воды. Возможно, этот сумеречный час, когда люди заняты вечерней трапезой, был самым подходящим моментом, чтобы проникнуть в город, и судьба вряд ли предоставит ему другой случай.
Конан поднялся и бегло ощупал рукой камень стены, уходившей вверх на сорок футов. Она была сложена из огромных, хорошо обтесанных глыб, изъеденных солью моря и столетий. Известковый раствор между блоками размяк и крошился в руках, оставляя отверстия между краями камней, в которые можно было просунуть пальцы рук и ног.
В годы юности Конан, ни на секунду не задумываясь, вскарабкался бы на такую стену. Для дикаря-киммерийца взобраться на такой утес было обычным делом. Но в течение многих лет у него не было случая совершить подобное восхождение, его хватка утратила былую силу, а движения уже не были так уверенны, как раньше. Конан весь собрался, ударом ноги сбросил шлем и дыхательный аппарат в воду и заткнул сапоги за пояс. Некоторое время он боролся с соблазном оставить здесь и рубашку-кольчугу, но в конце концов решил, что сбросить кольчугу перед лицом смертельной опасности, только ради того чтобы освободиться от раздражающего лишнего веса, — поступок незрелого юнца, но не опытного старого воина. Затем, кроша известку и зарываясь пальцами рук и ног в трещины между ровными краями глыб, он начал карабкаться вверх. Медленно, словно огромная бесхвостая ящерица, он полз по поверхности стены. Не раз Конан чувствовал, как пальцы руки или ноги соскальзывали, и почти покорялся неизбежности падения, после которого у него не осталось бы ни единой целой кости. Но стальная хватка сильных пальцев каждый раз помогала ему удержаться на поверхности стены. Вскоре Конан с трудом протиснулся в одну из амбразур крепости и тяжело свалился на широкий плоский карниз.
С другой ее стороны, обращенной внутрь города, тянулся низкий каменный поребрик без зубцов. Конан скользнул на животе к внутреннему краю стены и осторожно взглянул вниз. Перед ним широко раскинулся город во всем своем величии.
У самой стены, в гаснущих красноватых отсветах заходящего солнца, жались хижины и скромные лачуги рыбаков. Из утлых хибарок вверх поднимался дым от костров, на которых готовили ужин. Люди развешивали на жерди сети на просушку. Время от времени голый коричневый ребенок пробегал куда-то по вечерним поручениям. Далее лежали мощенные булыжником улицы, вдоль которых тянулись вереницы каменных домов, больших и маленьких.
Город располагался на склоне горы, плавно спускавшейся к морю. С того места, где напряженно притаился Конан, были видны многочисленные улицы и площади, которые поднимались пологими ярусами к самой вершине. Здания побольше были построены в странном монолитном стиле. Толстые приземистые колонны поддерживали тяжелые перемычки стрельчатых каменных арок. Гладкие массивные стены покрывали алебастр и штукатурка, чисто выбеленная или выкрашенная в ярко-красные, вызывающие канареечно-желтые, изумрудно-зеленые или сверкающие голубые цвета. Этот стиль навевал отдаленные воспоминания о погруженном во тьму Шеме или о таинственных, обнесенных стенами городах — то населенных, то разрушенных, — которые много лет назад ему доводилось встречать в пустынях и джунглях далекого Юга. Тем не менее город поразил Конана своей необычностью. Странная архитектура зданий ставила его чувства в тупик, словно все это было создано по законам чуждой Конану эстетики.