И ведь поначалу и мне показалось, что после этого сеанса мы, что называется, разбежимся и, возможно, никогда больше и не встретимся. У нас не было общих знакомых, да и интересов. Кристина принадлежала к местной богеме, так я, во всяком случае, тогда подумала. Это потом я узнаю, что она не очень-то жалует местную тусовку, хотя дружит с некоторыми художниками и театралами. Что Кристина – это как княжество Лихтенштейн, может и карликовое, но вполне себе независимое государство. Что она самодостаточна, свободна и этим счастлива. И что для нее, по сути, не существует правил. Разве что те, которые она сама для себя и придумала.
Так вот, я в первый же сеанс рассказала ей о своих отношениях с моей сестрой, да что там, пожаловалась ей на нее. И так уж получилось, что, озвучивая все свои упреки в адрес сестры, я, к своему же большому удивлению, понимала (хотя и не могла уже остановиться!), что превращаюсь в настоящего монстра-предателя своей семьи. Ведь сестра – она и есть моя семья. И что я, не в силах оценить ее заботу и любовь, первому встречному вылила на голову ушат претензий и обид на нее.
– Это ты сейчас злишься на нее, потому что еще не остыла от ссоры, но завтра, вот увидишь, ты успокоишься, хорошенько поразмыслишь и поймешь, что твоя сестра в чем-то была права.
– Ну вот, и вы туда же, – разочарованно протянула я, вздыхая.
– Понимаешь, не все люди способны водить. Вот я, к примеру, прирожденный водитель, Валя моя – тоже, нам это далось легко. Но многие мои знакомые не в состоянии водить машину по каким-то своим причинам, но чаще всего это связано со страхом. А некоторым не удается приноровиться к габаритам машины, ну, не чувствуют они ее, понимаешь?
Я и не заметила, как Кристина перешла на «ты». И я, слушая ее, никак не могла определиться, как же мне к ней относиться: как к взрослой тете или, что еще хуже, как к еще одной старшей сестре? Или же – как к новой подруге, не замечая ее возраста?
– Но откуда моей сестре знать, испытываю ли я страх перед машиной или чувствую ли я ее? Она тупо не хочет, чтобы я покупала машину.
Здесь я собралась уже поговорить об отношении моей сестры к деньгам в принципе, но вовремя остановилась, решив, что и без того слишком многим поделилась.
Мы поговорили еще немного о машинах, о том, как мне поступать, послушаться ли сестру и не покупать машину или же сделать так, как хочу я сама, но в голове моей мало что прояснилось. Я так и не знала, как поступить. Высказать Кристине предположение о том, что моя сестра видит в машине источник моей личной свободы, я не решилась – за этим последовал бы еще более глубокий и подробный разговор.
Потом, когда мы подружимся и наши беседы достигнут такой степени откровенности, что у меня перед Кристиной не останется почти никаких тайн, она признается мне, что в тот первый день, когда я пришла к ней на сеанс, она готова была просто взорваться, слушая про мою сестру.
– Я хотела тебе тогда крикнуть, что да, покупай, конечно, машину! Трать спокойно свои деньги, ведь ты их заработала. И иметь машину в наше время – это уже не роскошь, это обычное дело. Машина позволит тебе свободно перемещаться в пространстве и хотя бы на время выпасть из поля зрения твоей сестрицы. Но просто в тот момент я не имела права на такие резкие высказывания и призыв к свободе, боюсь, что я спугнула бы тебя.
После того сеанса я хотела посмотреть, что же такого успела нарисовать Кристина на своем холсте, и она, смеясь, позвала меня к мольберту, мол, смотри. Я увидела какое-то странное существо с затравленным взглядом, растрепанное и жалкое.
«Это я?» – хотелось мне крикнуть, потому что стыд накрыл меня с головой. Так вот какой меня видят посторонние!
– Это еще только набросок, – улыбнулась Кристина.
– Меня здесь словно огрели пыльным мешком по голове.
Она ничего не ответила. Поблагодарила меня за то, что я уделила ей время, спросила, может ли она надеяться на продолжение работы, на что я ответила ей слишком поспешно: да, да, конечно же, да! Мне было хорошо в ее мастерской. Мне нравилось там все. Много воздуха, света, картин, но, главное, я чувствовала себя там рядом с ней так, как если бы знала ее сто лет и она была близким мне человеком (хотя эту формулу никак нельзя было применить к моим отношениям с сестрой, с которой мы тоже знали друг друга целую вечность, и в наших жилах текла одна и та же кровь). Даже присутствие ее дочери меня не напрягало, хотя после ужина Валентина несколько раз спускалась к нам, сидела в глубоком кресле, уткнувшись в свой планшет, что-то там смотрела, строчила кому-то сообщения. Изредка посматривала на меня, и ее ободряющая улыбка помогала мне почувствовать себя в чужом доме комфортно и спокойно.