Является Чижмин, как ни удивительно, с Ревазом. Оба запыхавшиеся. Мчедлишвили я не видел с момента проведения графологической экспертизы почерка Северинцевой. Не хочется огорчать Реваза, но он мне пока абсолютно не нужен.
Леве я рассказываю о допросе Эльякова и поручаю проверить алиби Георгия Никодимовича вечером и в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября.
Всем приходящим сообщаю последние новости – об установлении личности псевдо-Ферезяева и взываю к повышенной ответственности.
Волошина направляю в таксопарк, который уже знаком нашим ребятам как свои пять пальцев. Там старший лейтенант должен выяснить, имеются ли в документах соответствующие пометки об отсутствии Моисеева в дни «командировок» в Новосибирскую область.
Инспектору Громову даю задание сходить к подруге матери Северинцевой и предъявить ей фотографию Эльякова на предмет опознания. Вдруг словоохотливая старушка узнает на снимке «солидного Наташенькиного кавалера». Тогда одно звено автоматически замкнется.
Последним в дверях вырастает Нефедов. Вид у Валентина бравый, хотя из-под рубашки выглядывает полоска белоснежного бинта. Ничего не поделаешь, придется лейтенанту сходить к Клавдии Павлюк – ведь он у нас теперь главный специалист по работе со слабым полом. Для понимания серьезности поручения подчеркиваю важность выявления возможной линии Моисеев – Кормилин.
Так! Осталось распорядиться насчет охраны Серова, решить еще семь-восемь текущих оргвопросов и можно будет на десять минут перевести дух.
Глава восьмая
Утром я решаю пройтись до управления длинным кружным путем. Собственно говоря, такой маршрут я выбираю потому, что большая его часть проходит через малолюдный в это время года парк и есть возможность без помех еще раз продумать в деталях предстоящий допрос Кормилина. Именно допрос – бесед уже не будет. Факты, которыми мы сейчас располагаем, должны заставить заговорить Ивана Трофимовича. Надо только все верно рассчитать психологически, не дать ему опомниться. Иначе вновь возникнет недопустимая при сложившихся обстоятельствах заминка. Меня интересует даже не столько признание самого Кормилина, сколько связь между ним и Бороховичем-Ферезяевым. А эта связь, судя по всему, имеется.
Вообще впервые с начала расследования у меня появилось ощущение, что дело близится к развязке. И очень многое может прояснить сегодняшний день.
Облетевшие листья с тихой прощальной грустью похрустывают под ногами. В конце центральной аллеи перед спуском к стадиону «Динамо» возвышается старенькое здание кинотеатра «Парк». Бросаются в глаза массивные мраморные колонны не то в стиле рококо, не то барокко – я никогда в этом не разбирался. Между колоннами снуют старшеклассники с портфелями и сумками, оживленно переговариваются в предвкушении очередной порции киновпечатлений. Бедные родители! Сейчас вы находитесь в полной уверенности, что, ваши будущие Эйнштейны и Лобачевские грызут гранит науки, а вечером с удивлением прочтете в дневниках своих чад строгую запись: «Прошу вас явиться в школу в связи с тем, что…»
Ладно, бог с ними, с родителями. Я не директор средней школы, и заботит меня в данную минуту другое.
Значит так. Показания Перцовского, Эльякова и реализаторов – это на первое, на второе – данные, собранные Чижминым, а на десерт – информация Железнова. Как вам такое меню, уважаемый гражданин Кормилин?…
– Здравия желаю, товарищ майор!
Бодрый голос старшины Семенова возвращает меня к действительности.
– Привет, Коля! – я оборачиваюсь назад, недоумевая, когда же это я успел дойти до управления. От реальности деться некуда. Овеянный романтикой осенний парк остался далеко позади, передо мной – полная прозы массивная дубовая дверь. Впрочем, открываю ее я без сожаления.
В вестибюле довольно многолюдно. Все торопятся, У каждого свои дела. Приятно видеть знакомые лица. Отвечая на приветствия коллег, я поднимаюсь на четвертый этаж. Навстречу озабоченно спешит Пошкурлат. А может, мне только кажется, что капитан чем-то озабочен?
– Александр Яковлевич, – поздоровавшись, говорит Пошкурлат, – вас просила зайти Зинаида Михайловна.
Я сразу не могу сообразить, чем моя персона могла ее заинтересовать.
– Это насчет путевки в профилакторий для Трофименко. – подсказывает Пошкурлат.
– Спасибо, – бурчу я, останавливаясь посреди коридора. – Больше ничего нового?
– Пока нет.
Кабинет встречает меня как-то неприветливо: несгораемый шкаф бросает на пол узкую косую тень, казенно поблескивает стекло на письменном столе, даже телефонный аппарат, как ни странно, молчит.
Достав из сейфа нужные бумаги, пытаюсь сосредоточить на них внимание. Проходит около двадцати минут. Часовая стрелка неумолимо указывает на то, что Иван Трофимович почему-то запаздывает. Непунктуальных людей я не терплю, но здесь дело вовсе не в этом. По повестке обычно все являются вовремя – такое уж она имеет магическое влияние.
Следующие пятнадцать минут тянутся нескончаемо, хотя я и продолжаю заниматься документами.
Не могу удержаться от искушения и вновь смотрю на часы. Без двадцати десять.
Отложив в сторону бумаги, набираю домашний телефон Кормилина. Однообразные длинные гудки.
Звоню на фабрику. Нет, Ивана Трофимовича еще нет.
Странно.
Негромкий стук заставляет меня вздрогнуть. В дверях появляется Антон Васильевич.
– Привет сыскарям! Перекуриваем? – Конюшенко с удивлением обводит взглядом пустой кабинет. – Ты один?
– Как видишь.
Мои слова вызывают немедленную ответную реакцию.
– Не явился! Так чего же ты ждешь? Аплодисментов? Идем к Коваленко.
– Да, но…
– Никаких «но»! – Антон Васильевич машет перед моим носом пухлой папкой. – Тут на троих Кормилиных хватит…
Николай Дмитриевич внимательно выслушивает доклад Конюшенко и мои соображения по поводу неявки Кормилина.
– Ну что ж, – наконец произносит он, как бы взвешивая каждое слово, – готовьте оперативную группу на выезд. По дороге заедете в прокуратуру, я сейчас свяжусь с Вороновым. Соблюдайте предельную осторожность.
Полковник сбивается с привычного сухого тона и с горечью добавляет:
– Не дает мне покоя этот затаившийся где-то Борохович.
Три машины мчатся по проспекту Свободы, сворачивают на Индустриальную и останавливаются невдалеке от дома 47-А. Мы вклиниваемся в деловую жизнь города, но вклиниваемся без мигалок, проезда на красный свет и стрельбы. Наши действия пока подчинены простейшей схеме – привлекать к себе возможно меньшее внимание.
Основная часть опергруппы располагается при въезде во двор, в соседних подъездах и – чем черт не шутит! – двое сотрудников контролируют усеянный многочисленными балконами фасад здания.
На окнах квартиры Кормилина задернуты шторы, из-за них пробиваются полоски зловеще-тусклого света. Соблюдая тишину, мы поднимаемся на третий этаж по широкой лестнице с массивными перилами. «Слесарем ЖЭКа» будет представляться Семенов с его хрипловатым голосом и нагромождением мышц. Вообще, слесарь – самая удобная профессия. Ею прикрываются все – начиная угрозыском и заканчивая домушниками.
Звоним в обитую темно-коричневым дерматином дверь, прислушиваясь к малейшему шороху. Никогда не Знаешь, что ожидает тебя в следующий миг.
Наши звонки усиливаются, но к двери никто не подходит.
– Заснул он там, что ли? – шепчет кто-то из оперативников за моей спиной.
Продолжать трезвонить бессмысленно. Подаю Семенову условный знак. В три резких удара корпусом старшина срывает левую половинку двери с петель и по инерции влетает в образовавшийся проем. Мы устремляемся вслед за ним, держа оружие наготове.
Ни в прихожей, ни в одной из двух смежных комнат Никого нет. Удостоверившись в этом, приступаю к беглому осмотру квартиры.
Первая комната приспособлена под спальню. Диван аккуратно застелен, возле журнального столика – высокий торшер на резной деревянной ножке. Вторая комната – гостиная. Очевидно, здесь происходили ночные бдения. Площадь большая – около двадцати пяти квадратных метров. Бросается в глаза явный беспорядок: дверцы и ящики импортного гарнитура распахнуты и выдвинуты, покрытый лаком паркетный пол завален бельем вперемежку с распечатанными колодами карт, в хрустальной люстре под потолком горят все шестъ свечей. Цветной телевизор полуразвернут на дубовом тумбе с гнутыми ножками.