Мир в глазах Дмитрия стремительно переворачивался. Ему и в голову не приходило раньше, что его действия были в чем-то противозаконны, наказуемы. Серов не мог мириться с такой ужасающей мыслью и, не вникая в юридические тонкости, отрицал все и вся, запутываясь в собственных показаниях больше и больше.
Перед новым годом Серова перевели в следственный изолятор.
Дима, удерживая под мышкой тюк с постельными принадлежностями, перешагнул порог камеры и массивная дверь с грохотом захлопнулась за ним. Пришлось задержаться на несколько секунд на месте, чтобы привыкнуть к тусклому освещению. Как только глаза приспособились, Серов пересчитал «старожилов», пристально его рассматривающих.
— Здравствуйте, — неуверенно сказал Дима и откашлялся.
— Здоров… — насмешливый хриплый бас донесся откуда-то сверху. — Чего застрял у «кормушки», располагайся, на втором этаже не занято.
Дима безнадежно кивнул и забросил вещи на верхние нары слева от входа.
— Ну, рассказывай, — сквозь зубы процедил тип с короткой ершистой прической, худой и какой-то озлобленный, — с каким багажом прибыл.
— Не понял, — пробормотал Дима.
— А тут и понимать нечего, — не унимался ершистый. — По какой статье сюда залетел.
— По двести двадцать второй, — неохотно ответил Серов. Меньше всего ему сейчас хотелось обсуждать эту тему.
— Незаконное ношение, изготовление, сбыт огнестрельного или холодного оружия — что именно? — осведомился постоялец нижних нар справа, мужчина лет тридцати пяти с темными волнистыми волосами и медальным профилем лица.
— За изготовление огнестрельного, — уточнил Дима, начиная расстилать тощий матрац.
— До двух лет лишения свободы или исправительные работы на срок до одного года, — бесстрастно констатировал мужчина, переведя взгляд в потолок.
На некоторое время в камере воцарилась тишина, только в углу кто-то надсадно кашлял, издавая нечленораздельные приглушенные ругательства.
Продолжая нерешительно топтаться неподалеку от двери, Серов стал рассматривать убогий интерьер камеры. Пол — цементный, серый, шероховатый, будто вобравший в себя тягучую тоску побывавших здесь заключенных. Справа от входа — туалет, в ближнем левом углу — бачок с водой, стоящий на табурете. Перед окном — небольшой столик. Присмотревшись внимательней, Дима заметил, что вся нехитрая мебель намертво вделана в пол.
Через наклонные металлические пластины, перекрывающие оконный проем, просачивался и падал сквозь решетку чахлый, унылый свет.
— Так, — начал распоряжаться ершистый тип, — раз ты у нас новенький, значит, завтра будешь дежурным. Встанешь в пять часов и из «кормушки» получишь на всех пайку. Потом возьмешь тряпку…
— Чего пристал к человеку? — перебил его знаток Уголовного кодекса. — Не видишь, что ли, он еще в себя не пришел.
— Уже молчу, — сказал ершистый и действительно замолчал.
— А ты не стесняйся, — посоветовал мужчина, закинув руку за голову. — Ну, не робей, подсаживайся, будем знакомиться.
Мужчину, как выяснилось, звали Жорой, по натуре он был оптимистом, хотя и навидался в жизни всякого.
— Главное ведь что, — рассуждал Жора, — провести время так, чтобы потом не было за себя обидно. И поменьше прислушиваться к мнению других, а побольше думать о себе самом. Широкая натура всегда пробьет дорогу в жизни, нужно только избавиться от стеснительности и сентиментальности.
Серов так до конца и не понял, почему Жора отнесся к нему с сочувствием.
Однажды, когда Жору вызвали на допрос, Диму избили сокамерники, пытаясь забрать передачу.
«Сколько может продолжаться этот кошмар? — думал Серов, глотая слезы. — Казалось бы, втоптали в грязь — дальше некуда. Но, оказывается, надругаться над человеческим достоинством можно и сейчас, когда от него и так почти ничего не осталось…»
В тот же день во время часовой прогулки по тюремному дворику выглянуло низкое солнце. Серов поднимал голову, жадно впитывая ласковые, щекочущие лучи. Нечто очень теплое, человечное нахлынуло изнутри, и Дима еще удивился, как можно радоваться такой малости, а потом как-то внезапно понял: ведь это было настоящее, не фальшивое, не «солнце», которым подследственные называли зарешеченную лампу над входом в камеру.
Вечером Жора подозвал его к себе, раскрыл пачку «нищего в горах» — дешевых сигарет «Памир» и предложил Серову угощаться. Дима взял сигарету и, разминая ее между пальцами, тихо сказал, ни к кому не обращаясь:
— Обидно получилось.
— Да нет, — покачал головой Жора, — обидно, когда человек на тот свет уходит, задолжав прилично. И одолжить ему больше нельзя, и получать не с кого.