— Большое спасибо, — сказал я, приятно пораженный. — Большое, большое спасибо!
— Зарабатывать вы будете не так уж много. Но дело не в оплате, а в шансах, говаривал когда-то мой отец. Здесь, — Лоу обвел рукой свою лавку, — здесь у вас нет никаких шансов.
— Все равно. Я благодарен за время, проведенное у вас. И за то, что вы помогли мне. Почему, собственно?
— Никогда не следует спрашивать: «Почему?», — Лоу оглядел меня с ног до головы. — Почему? Конечно, мы здесь не такие уж филантропы. Знаете почему? Наверное, потому, что вы такой незащищенный.
— Что? — удивился я.
— Так оно и есть, — сам удивляясь, сказал Лоу. А ведь, глядя на вас, этого никогда не скажешь. Но вы именно незащищенный. Эта мысль пришла в голову моему брату, когда мы как-то заговорили о вас. Он считает, что вы будете пользоваться успехом у женщин.
— Вот как! — Я был скорее возмущен.
— Только не принимайте моих слов близко к сердцу. Я ведь уже говорил вам, что во всем этом мой брат разбирается не лучше носорога. Сходите к пирату. Его фамилия Силверс. Сегодня вечером.
На дверях у Силверса не было таблички. Он жил в обычном жилом доме. Я ожидал встретить нечто вроде двуногой акулы. Но ко мне вышел очень мягкий, тщедушный и скорее застенчивый человек, он был прекрасно одет и вел себя крайне сдержанно. Налив мне виски с содовой, он стал осторожно меня выспрашивать. А немного погодя принес из соседней комнаты два рисунка и поставил их на мольберт.
— Какой рисунок вам больше нравится?
Я показал на правый.
— Почему? — спросил Силверс.
— Разве обязательно должна быть причина?
— Да. Меня интересует причина. Вы знаете, чьи это рисунки?
— Оба рисунка Дега. По-моему, это каждому ясно.
— Не каждому, — возразил Силверс со странно смущенной улыбкой. Некоторым моим клиентам не ясно.
— Почему же они тогда покупают?
— Чтобы в доме висел Дега, — сказал Силверс печально.
Я вспомнил лекцию, прочитанную Лоу-старшим. Как видно, она соответствовала действительности. Конечно, я только наполовину поверил Лоу, он был склонен к преувеличениям, особенно когда речь шла о материях, ему не очень знакомых.
— Картины — такие же эмигранты, как и вы, — сказал Силверс. — Иногда они попадают в самые неожиданные места. Хорошо ли они себя там чувствуют вопрос особый.
Он вынес из соседней комнаты две акварели.
— Знаете, чьи это акварели?
— Сезанна.
Силверс был поражен.
— А можете сказать, какая из них лучше?
— Все акварели Сезанна хороши, — ответил я. — Но левая пойдет по более дорогой цене.
— Почему? Потому, что она больше по размеру?
— Нет. Не потому. Эта акварель принадлежит к поздним работам Сезанна, здесь уже явственно чувствуется кубизм. Очень красивый пейзаж Прованса с вершиной Сен-Виктуар. В Брюссельском музее висит похожий пейзаж.
Выражение лица Силверса вдруг изменилось. Он вскочил.
— Где вы раньше работали? — отрывисто спросил он.
Я вспомнил случай с Наташей Петровой.
— Нигде. В конкурирующих фирмах я не работал.
И не занимаюсь шпионажем. Просто провел некоторое время в Брюссельском музее.
— Когда именно?
— Во время оккупации. Меня прятали в музее, а потом мне удалось бежать и перейти границу. Вот источник моих скромных познаний.
Силверс снова сел.
— В нашей профессии необходима сугубая осторожность, — пробормотал он.
— Почему? — спросил я, обрадовавшись, что он не требует от меня дальнейших разъяснений.
Секунду Силверс колебался.
— Картины — как живые существа. Как женщины. Не следует показывать их каждому встречному и поперечному. Иначе они потеряют свое очарование. И свою цену.
— Но ведь они созданы для того, чтобы на них смотрели.
— Возможно. Хотя я в этом сомневаюсь. Торговцу важно, чтобы его картины не были общеизвестны.
— Странно. Я думал, это как раз подымает цену.
— Далеко не всегда. Картины, которые слишком часто выставляли, на языке специалистов зовутся «сгоревшими». Их антипод — «девственницы». Эти картины всегда находились в одних руках, в одной частной коллекции, и их почти никто не видел. За «девственниц» больше платят. И не потому, что они лучше, а потому, что любой знаток и собиратель жаждет находок.
— И за это он выкладывает деньги?
Силверс кивнул.
— К сожалению, в наше время коллекционеров раз в десять больше, чем знатоков. Эпоха истинных собирателей, которые были в то же время и ценителями, кончилась после первой мировой войны, в восемнадцатом году. Каждому политическому и экономическому перевороту сопутствует переворот финансовый. И тогда состояния меняют своих владельцев. Одни все теряют, другие богатеют. Старые собиратели вынуждены продавать свои коллекции, на их место приходят новые. У этих новых есть деньги, но зачастую они ничего не смыслят в искусстве. Чтобы стать истинным знатоком, требуется время, терпение и любовь.