— Тайны, духи! Надо же, а Вы интересный народец!
Улыбка Улана исчезла. Он не двинулся с места, но воздух вокруг Ихакобина внезапно сгустился и стал ледяным.
— Это был, конечно же, комплимент.
— Конечно, — Улан ещё какое-то время продолжал сверлить его взглядом, затем вновь посмотрел на вино.
Как только атмосфера перестала быть напряженной, Ихакобин смог перевести дух:
— Итак, я попытаюсь создать рекаро с тем, что имеется, а там посмотрим.
— Я хотел бы глянуть на текст, где описана эта магия.
Ихакобин собирался было уже отказать, ведь ни один алхимик не стал бы делиться своими драгоценными познаниями, тем более с посторонним. К тому же юный хазадриелфейе уже был у него в руках. Однако, Улан-и-Сатхил был не тем человеком, с чьими желаниями можно было не считаться.
— Очень хорошо. Подождите здесь, я сейчас принесу.
Отпирая дверь своей лаборатории, он с подозрением оглянулся, но Улан все так же сидел за столиком с вином, разглядывая фонтан или быть может, скульптуру. Однако после той демонстрации его неудовольствия Ихакобин задумался, не стал ли жертвой какого-нибудь воздействия, вынудившего его согласиться показать драгоценные записи. Очутившись в безопасности внутри своей лаборатории, он подошел к одному из столов, насыпал в тигель немного серы и налил по несколько капель каких-то цветных растворов, после чего начертил на столе необходимые знаки. Он поджег серу, раздув при помощи мехов угли, и пронаблюдал за пламенем, которое, вспыхнув желтым, затем превратилось в темно-зеленое. Похоже, Улан не воспользовался никакой магией, по крайней мере такой, что можно было распознать.
Удовлетворенный, он подошел к маленькому шатру в дальнем конце мастерской, заполз внутрь и достал большую шкатулку, припрятанную там. Замок от его прикосновения открылся, и он вынул оттуда небольшую книгу — ту, что ждал Улан. Он сомневался, что тот, при всей его очевидной мудрости, сможет прочесть тайнопись.
— Вот, кирнари, — сказал он, открывая книгу на главе, заложенной черной лентой. Улан взял книгу и стал медленно водить пальцем по крошечным буквам, согласно кивая.
— Если верить написанному, свойства эликсира долголетия, который в результате получится, невозможно предугадать?
— Скорее всего, это из-за различных процессов дистилляции, использованных теми немногими алхимиками, что занимались исследованиями. Каждое поколение использовало собственную методологию, вроде того, например, как у каждого разные способности к магии, если взять ваш народ. И уж никто в те далекие времена даже не догадался использовать смешанную кровь, когда так легко раздобыть чистую.
— История ваших разбойных нападений на наши берега не та тема, о которой можно говорить столь легкомысленно, — сказал спокойно Улан, но воздухе снова потяжелел.
— Конечно же нет, кирнари. Я лишь хотел объяснить Вам, почему результаты всех моих трудов могут оказаться непредсказуемы. Однако я знаю наверняка, что очистка и выпаривание крови разного происхождения — это то, на чём я собаку съел. Не хочу показаться самонадеянным, но осмелюсь сказать, что вряд ли Вы найдёте алхимика, более сведущего в данном вопросе, чем ваш покорный слуга.
— Я не сомневаюсь в вашем большом опыте, Шарис. Если в результате получится эликсир — на что я очень рассчитываю — я, конечно же, буду рад. Если выйдет что-то иное, Вы, естественно, поделитесь опытом?
— Конечно. И независимо от результата, я не нарушу условий сделки. Любой представитель клана Вирессы, обнаруженный мною на рынках или в домашнем рабстве в Пленимаре, сразу же будет куплен… ах, простите, выкуплен, и возвращён вам.
— А ваши торговые суда будут по-прежнему иметь привилегированный статус в моих портах и в моем фейтасте.
Улан встал и поклонился ему:
— Доброй ночи, мой друг, и удачи.
— Вы заночуете у нас, как обычно, кирнари? Моя жена готовит званый ужин в Вашу честь.
Колебание старого ауренфейе осталось бы незамеченным человеком, менее проницательным, чем Шарис Ихакобин.
— Счёл бы за честь разделить с Вами трапезу, но моим старым костям лучше спится на койке в каюте ауренфейского корабля. Такова плата за возраст, друг мой. Становишься рабом своих маленьких привычек.
— И больших тоже.
Ни для кого не было секретом, что соглашение между Скалой и кирнари Гедре задело не просто торговые и судоходные интересы Вирессы. Прежде всего, оно задело самолюбие. Какую роль во всём этом сыграл Серегил-и-Корит оставалось неясным, но Ихакобин был более чем счастлив извлечь выгоду из их разногласий. Если бы не враждебность Улана к молодому боктерсийцу, Ихакобин, возможно, никогда не получил бы свою награду, которую теперь благополучно хранил в своем глубоком подвале.
Он позволил своему взору обратиться к темной стройной фигуре, скрывавшейся в тени на почтительном расстоянии, и слегка кивнул, как бы говоря, что все хорошо. Ихакобин был богатым человеком, очень могущественным, но и милостивым, когда это было ему удобно. Он мог позволить себе проявить великодушие теперь, особенно к тому, кто дал ему то, чего более всего желало его сердце.
Глава 13. Илбан
ДВА ДНЯ Алека никто не трогал, однако ему дали понять, что он наказан: стражники приносили ему одну только воду, с ним никто не разговаривал, лишь приносили кувшин и выносили ведро, но зато никто и не оскорблял его. И всё же, можно было не сомневаться, что за ним при этом пристально наблюдают.
В животе ныло и урчало, но он знавал и худшие времена. К концу второго дня у него начала кружиться голова, однако ужаснее всего была скука. Заняться было абсолютно нечем, оставалось пересчитывать кирпичи на полу, да следить за пятном солнечного света, медленно ползущим по стене. Он попробовал добраться до крошечного окошка, но оно оказалось слишком высоко. Соорудив себе ложе из лоскутных одеял, он проводил там часы, прислушиваясь к звукам снаружи и пытаясь представить себе, что же там такое, за стенами его каморки.
Он часто слышал шаги в коридоре за дверью и приглушенные голоса. Слова он разобрать не мог, но было похоже, что разговаривали слуги. Иногда ему слышался и голос Ихакобина, спокойный, очень тихий, но которому всегда отвечали с глубоким почтением.
Через окошко доносились пение птиц и повседневные звуки, сопровождающие жизнь любого дома: звяк ведер, звон топора, крик петуха на рассвете, сопение пробежавшей мимо окна собаки, женские голоса и взрывы детского смеха.
Лишь на вторые сутки с наступлением темноты его тюремщики принесли с собой светильник и стул. Пока они устраивали это напротив стены у двери, Алек оставался в своей постели, не пошевелился он и потом, когда они отошли, уступая место своему господину.
Ихакобин уселся и повернулся к Ахмолу, который принес деревянную миску и кусок черного хлеба. Рот Алека, едва до его носа дошёл нестерпимый запах овсянки и теплого хлеба, тут же наполнился слюной. Однако вместо того, чтобы отдать принесенное Алеку, Ахмол остался за дверью в ожидании приказа хозяина.
— Как твоё сегодняшнее самочувствие, Алек? — спросил Ихакобин, положив ногу на ногу и аккуратно расправив на колене уголок своего темного одеяния.
Запах еды отозвался предательским урчанием в животе Алека.
— Вполне сносно, илбан, — ответил он, почтительно опуская взгляд.
— Хочешь есть?
— Да, илбан.
Отрицать очевидное было бесполезно. Он прекрасно понимал, какую игру с ним ведут, но упорствовать в своей гордости, теряя при этом остатки сил, не входило в его планы.
— Нынче вечером ты более благоразумен, чем раньше. Я рад.
— Голод — хороший учитель, илбан.
Ихакобин кивнул Ахмолу. Слуга поставил перед Алеком еду и вышел, закрыв за собой дверь.