Он снова тронул ошейник. Должно быть, это тут в порядке вещей. Он нащупал место, где находилась заклепка, но шов был таким прочным, что нечего было и думать о том, чтоб сделать с ним что-то. Впрочем, ничего неожиданного.
Кровать была слишком крепкой, чтобы пытаться её сломать. Тяжелый матрац был набит соломой и перьями. Он бросился на кровать и в бессилии ткнул кулаком в единственную подушку, дозволенную ему. Она также не могла служить оружием, разве если бы он захотел насмешить своих тюремщиков до смерти.
"А тебе удалось меня реально и прочно запрятать, кто бы ты ни был!" — подумал он, нервно теребя уголок подушки. Он не слишком-то представлял, как относятся пленимарцы к своим рабам, но был убежден, что его положение не было обычным. Если бы не клейма на его теле, он мог бы подумать, что его взяли в заложники ради выкупа.
Но что-то не похоже, чтоб в Римини нашелся хоть один человек, готовый заплатить за него деньги.
Вынужденный пока что смириться с поражением, он прикрыл глаза и попробовал снова вспомнить, как их захватили и как его везли по морю, в надежде, что найдется хоть что-то, указывающее на то, что Алек остался жив после нападения драгоргосов.
Однако он так ничего и не вспомнил.
"Он жив! Я знал бы, если бы он был мертв. Я чувствовал бы это!"
Мысль о гибели Алека убивала его. Узы талимениос слишком крепко связывали их, объединяя их души: "я знал бы, если бы всё оборвалось!"
Он цеплялся за эту мысль, но ледяной мрак страха снова вползал в его сердце. Свернувшись под теплым одеялом, в чистоте и пока что в безопасности, он задыхался от чувства вины. Каждого во время той засады настигла смерть — каждого, но только не его. О тали! Если ты погиб… из-за меня…
— Проклятье! — в бессильном гневе он запустил в дверь подушкой, затем наклонился под кровать и запустил туда же кувшином. Посудина, оставшись невредимой, отскочила от двери, расплескивая вокруг воду, и приземлилась у его ног, словно дразня его. Он пнул кувшин что было силы, заставив его завертеться по комнате волчком, не почуяв вспышки боли от удара голого пальца о ручку, и заковылял к двери, остановившись в футе от неё.
— А ну покажись! — завопил он: — Скажи, почему я здесь, ты, проклятый трус! Выпусти меня отсюда, позорный кусок дерьма!
Но единственным ответом ему был удар кулака снаружи и приглушенный смех.
— Ублюдок! — Серегил скатился по стене и уронил голову на руки, едва сдерживая рыдания:
— Грязные ублюдки!
Алек не умер!
А если да?
Нет, нет, нет!
Что, если я никогда этого не узнаю?…
Ослабевший, истерзанный страхами и вконец измученный, он зажал руками рот и заплакал.
Глава 19. Неожиданная награда
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ АЛЕКА С Ихакобином оставались неизменными. Через день его забирали в мастерскую и меняли амулет в соответствии с новым лекарством. Всякий раз оказываясь вне стен своей каморки он выискивал пути бегства, но пока это не представлялось возможным. Каждую минуту вне камеры с него не спускали глаз. И если бы все так продолжалось и дальше, его бы вынудили на отчаянную попытку силой прорваться через один из внутренних дворов, а там — будь что будет.
Тот дворик, между основным домом и мастерской алхимика, представлялся лучшим из возможных вариантов, и он запомнил там каждое дерево, каждый камешек, и каждую виноградную лозу. Фонтан в стене был очень кстати, ибо был оплетен кустами роз, поднимавшихся к самой стене мастерской. Конечно, там он наверняка раздерет себе кожу на руках и ногах, но то была цена, которую он был готов заплатить.
Алхимик выглядел весьма довольным, когда на другой день после разговора с Кениром Алек без сопротивления опустошил серебряную чашу. Оловянный амулет сменил железный, затем — медный.
Несколько дней Ихакобин даже не тревожил Алека "пламенным заклинанием" крови, и сегодняшний день не был исключением. Как только Алек выпил настой, алхимик кивнул стражам и отправился к кузне.
— Илбан, можно задать один вопрос? — поспешно спросил Алек, ибо стражники уже нависли над ним.
Ихакобин удивленно обернулся к нему:
— Что такое?
— Этот раб, которого зовут Кенир, он говорит, что это очистка. Прошу Вас, илбан, скажите, от чего Вы очищаете меня?
— Он так сказал? Что ж, неважно, — усмехнулся Ихакобин, поворачиваясь спиной и кидая использованный амулет в кузнечный горн: — Уверяю тебя, ничего нужного ты не лишишься. В награду за твоё хорошее поведение я приготовил для тебя новую книгу. Алек принял фолиант со смиренным поклоном, и стражи увели его прочь.
Дальше всё так и пошло: один день он проводил у себя в каморке, следующий — в мастерской. Медный амулет сменило что-то, что Ихакобин назвал "софической ртутью", и Алеку предстояло выпить Ртутный Настой. У этого лекарства был самый отвратительный вкус, и у Алека слегка подвело живот, но даже в теперь, он нашел, что чувствует себя великолепно, несмотря на своё положение и совсем не сытную пищу. Его сознание было предельно ясным, он чувствовал себя гораздо сильнее, хоть и давно не ел мяса.
Он надеялся снова увидеть Кенира, но день прошел как обычно, а он так и не появился. Не зная, чем себя занять, Алек принялся листать новую книгу. То была история появления первого Верховного Жреца. Его резиденцией, если верить автору, стал Пленимар, а Скала была отодвинута на задний план, ибо как раз вела несправедливую войну за господство над всеми Тремя Государствами и священным островом Коурос.
Алек, зевая, едва осилил полкниги, а затем беспокойно заметался по комнате, прислушиваясь к звукам снаружи и отчаянно желая оказаться там. Он был бы счастлив хоть работать в кухне, хоть колоть дрова — что угодно, лишь бы не сидеть без дела!
Следующий день был точно таким же, как и предыдущий. Алек был слишком обеспокоен, чтобы читать, и решил скоротать время, шагая и делая упражнения, развивающие силу: их показал ему Серегил в те долгие зимние месяцы в хижине. Когда настанет время бежать, он должен был оказаться во всеоружии. И алхимик, сам того не подозревая, здорово помог ему, подумал он с улыбкой. О как это будет приятно, поблагодарить его за всё — ножичком!
Когда он делал приседания, чтобы накачать ноги для прыжка, его глаз наткнулся на какие-то царапины внизу двери, вдруг высветившиеся удачно упавшим лучом света и видные лишь под особым углом. На первый взгляд это напоминало беспорядочный узор, но при более близком рассмотрении оказалось, что это надписи, причём в основном на языке ауренфейе. Чтобы их прочесть, ему пришлось улечься на живот, измудрившись не загораживать себе свет.
Надписи были сделаны очень грубо и едва читались, и Алеку представилось, что автор этих строк должен был писать их лежа: возможно, лишенный последних сил? Чем же это писали? Он провел по царапинам пальцем, ища начало строки, и смог разобрать: "Малис, сын Кориса". Чуть ниже было другое имя, заставившее его сердце пропустить удар, оно читалось легко: "Кенир, потерявший надежду". А дальше — в самом углу двери: "Улия, дочь Понии, да будет проклят…". На этом надпись обрывалась. "Тебе не дали дописать", — задумался он, — "или не хватило духу докончить?"
Он осмотрел дверь до самого низа и нашел еще более дюжины таких надписей: некоторые с именами, другие — анонимные — выражали опасение, печаль, отчаянье. Несколько проклятий были адресованы конкретно Ихакобину, называя его по имени. В других были крошечные полумесяцы — символ Ауры — словно бы выдавленные ногтем.
Это же те, кто был тут до меня, но где они все теперь? Почему остались лишь Кенир, да та нянька?
Он нашел чистое местечко и ногтем большого пальца выдавил полумесяц и собственное имя: Алек, сын Амасы. Он сел, посасывая натруженный ноготь. Это был сиюминутный порыв — оставить здесь и свое имя, и он вдруг пожалел, что сделал это. Все, чьи имена были в этом списке, исключая Кенира, исчезли, и судьба их была неизвестна. Неужели и его ожидает та же участь?