В квартире было темно и тихо. Хозяйка, видимо, уже легла спать, а может, просто сидела в своей комнате и занималась своими делами. Майор и капитан закрыли дверь и сели на кровати.
— Есть мысли? — коротко спросил Николай.
Рябцев вздохнул, помолчал и ответил:
— Сложно сказать. Времени мало, а искать немецких диверсантов нужно. Вот только как мы это сделаем на милицейской работе?
— Если честно, я сам об этом думал, — признался майор. — Надо еще будет выбрать время, съездить на места передач.
— Мне кажется, там уже все осмотрели.
— Так-то да, но чем черт не шутит? И надо бы этих полицаев задержанных допросить.
— Разве Кочетов их не успел допросить?
— Видимо, нет. Так что нам придется либо Шишкину рассказать, откуда мы, либо через его начальника Семенчука действовать.
— Знаете, — сказал Василий, — давайте отложим это до завтра. Утро вечера мудренее.
— Тоже правда. И, Вася, хватит мне выкать. Я ведь ненамного старше тебя по возрасту.
— Зато по званию старше, — пожал плечами капитан, но в полумраке освещенной крохотным огоньком свечи комнаты Коновалов заметил на его лице что-то похожее на добродушную ухмылку. И это подсказывало ему, что они сработаются и найдут общий язык.
Глава 2
Утром Коновалов и Рябцев отправились в управление милиции. Шишкин сказал, что в ближайшее время им сделают новые удостоверения, а также посоветовал сменить их военные гимнастерки на гражданскую одежду. К слову, сам капитан ходил в военных брюках, видавших виды поношенных ботинках, кургузом пиджачке и линялой рубашке.
— Вам когда-нибудь официальные допросы вести приходилось? — спросил он, когда офицеры занялись очередным, как выразился Рябцев, бумагомарательством.
— Как сказать… — замялся Коновалов. — «Языков» на фронте приходилось допрашивать.
— Ясно. Тогда ко мне в кабинет. Сейчас допрошу тут одного субчика. А вы посмотрите. Может, даже поучаствуете.
— А кого именно? — уточнил Василий.
— Да полицая одного. У нас тут сидят двое пойманных. Одного вчера вечером допросили, сейчас второго обработаем. А то их скоро должны увезти в Минск.
Николай припомнил, что накануне, когда они уходили, из-за закрытой двери кабинета Шишкина слышались оживленные голоса.
— Да мы с радостью, — сказал капитан.
— Вот и славненько. Коля, — старший опергруппы повернулся к майору, — у тебя, кажется, почерк неплохой?
— Да обычный, — пожал плечами Коновалов.
— Ну, все равно, не как курица лапой. Будешь писать протокол допроса. И сразу вам скажу, милицейский допрос имеет немножечко другую специфику. Одно дело «языки» и совсем другое — преступники.
Все трое вошли в кабинет к Шишкину. Других оперативников не было — уже разбежались по делам. К слову, сегодня утром капитан собрал их всех на планерку, где обрисовал текущую ситуацию и рассказал о том, что надо сделать. Николая и Василия, как новичков, оставили пока «в запасе», как выразился один из оперативников, Алексей. Старший опергруппы протянул майору протокол допроса. Офицеры сели за разные столы. Шишкин снял трубку телефона и пару раз крутанул диск.
— Толя, давай сюда второго, — бросил он. — Сейчас приведут нашего пойманного воробья.
— Полицай, значит? — переспросил Рябцев.
— Да. Не поверите, даже свою повязочку не выкинул.
— А что вообще собой представляет? — поинтересовался майор.
— Шантрапа, самая что ни на есть, — усмехнулся Шишкин. — До войны был так, шаляй-валяй. Учился в каком-то училище, вечно отирался в сомнительных компаниях. А как немцы пришли, подался к ним на службу. Мол, и при деньгах, и при харчах. Вещичками расстрелянных не брезговал — втихаря от «хозяев» таскал и менял на водку, папиросы и жратву.
— А сам участвовал? — спросил Рябцев и пояснил: — В расстрелах.
— Было. Но, с его слов, пару раз по пьяни. А когда наши пришли и немцев вышибли, подался к бандитам. Мы несколько дней назад банду приземлили, вот этот Гринько — такая у него фамилия — у них и околачивался. Сначала пытался выдать себя за блатного, так его же дружки его и сдали. Всю подноготную выложили, кто он и с чем его едят. Еще попутно пытались на него большинство своих делишек спихнуть, мол, полицай бывший, с него и весь спрос. Но мы разобрались. Уж какой бы сволочью ни был Гринько и чего бы ему ни светило, негоже на него чужие грехи вешать. Каждый за свое должен сам ответить.