Сухие веточки тихо раздвинулись, и из лесу вышел какой- то человек.
Он был без одежды. Мягкие темные волосы покрывали все его тело, обрамляли его круглые добрые глаза, переходили в клинышек бородки и свисали с груди. Он положил на большой живот заросшие шерстью руки и подошел к Ивану.
Тогда Иван сразу его узнал. Это был веселый чугайстыр, добрый лесной дух, защищающий людей от нявок. Он был смертью для них: поймает и разорвет.
Чугайстыр добродушно улыбнулся, лукаво подмигнул Ивану и спросил:
— Куда побежала?
— Кто?
— Нявка.
«Это он о Маричке,— с ужасом подумал Иван, и его сердце заколотилось в груди.— Вот почему она исчезла!..»
— Не знаю. Не видел,— равнодушно ответил Иван и предложил чугайстыру: — Садись!
Чугайстыр присел на пенек, отряхнулся от сухих листьев и протянул ноги к огню.
Оба молчали. Лесовик грелся у костра и поглаживал свой круглый живот, а Иван упорно думал, как бы подольше задержать чугайстыра, чтобы Маричка как можно дальше успела убежать.
Но чугайстыр сам пришел ему на помощь. Подмигнул Ивану лукавым глазом и сказал:
— Давай потанцуем?
— Почему бы и нет? — радостно поднялся Иван.
Подбросил в костер хвои, взглянул на постолы, обдернул
на себе рубашку и приготовился к танцу.
Чугайстыр уперся косматыми руками в бока и уже покачивался.
— Ну, начинай!..
Что ж, начинать так начинать.
Иван топнул, выставил ногу вперед, тряхнул всем телом и поплыл в легком гуцульском танце. Перед ним смешно изгибался чугайстыр. Он жмурился, причмокивал, тряс животом, а его ноги, косматые, как у медведя, неуклюже топтались на месте, сгибались и разгибались, будто толстые ободья. Танец, по-видимому, его горячил. Он уже подскакивал выше, приседал ниже, подбадривал себя веселым ворчаньем и отдувался, словно кузнечный мех. Пот каплями выступал вокруг его глаз, стекал струйками со лба ко рту, подмышки и живот были у него в мыле, как у лошади, а чугайстыр совсем разошелся.
— Гайдук раз! Еще раз! — кричал он Ивану и колотил пятками о землю.
— Да хромой!.. Да слепой!..— поддавал жару Иван.— Го- го!.. Танцевать так танцевать!
— Пусть будет так! — хлопал в ладоши чугайстыр, и приседал, и вертелся вокруг самого себя.
— Ха-ха-ха! — хлопал себя по бедрам Иван.
Разве он не умеет танцевать?
Ватра разгоралась веселым огнем и отбрасывала от танцующих тени, бившиеся и корчившиеся на залитой светом полянке.
Чугайстыр уставал. Ежеминутно подносил ко лбу пальцы с грязными ногтями, вытирая пот, уже не скакал, а только мелко трясся косматым телом на месте.
— Может, довольно? — задыхался чугайстыр.
— Э, нет... еще немного.
Иван и сам едва не падал от утомления. Вспотел, был весь мокрый, у него болели ноги, а грудь едва ловила воздух.
— Я еще сыграю, чтобы ты танцевал,— подбадривал он чугайстыра и выхватил свирель из-за пояса.— Ты еще такого не слыхивал, дружок...
Он заиграл песню, подслушанную им у нечистого в лесу: «Есть мои козы!.. Есть мои козы!..» — И чугайстыр, воодушевленный звуками песни, снова подбрасывал пятки выше, жмурился от удовольствия и, казалось, забывал об усталости.
Теперь Маричка могла быть спокойна.
«Беги, Маричка... Не бойся, душка... Твой враг танцует»,— пела свирель.
Шерсть прилипла к телу чугайстыра, точно он только что вылез из воды, слюна текла струйкой изо рта, открытого от удовольствия. Чугайстыр весь блестел у огня, а Иван поддавал жару веселой игрой и, словно в беспамятстве, в изнеможении и забытьи, бил о камень поляны ногами, с которых уже слетели постолы...
Чугайстыр наконец изнемог:
— Будет, не могу...
Упал на траву и, закрыв глаза, тяжело дышал. Иван повалился на землю рядом с чугайстыром. И оба они тяжело дышали.
Наконец чугайстыр тихонько хихикнул:
— Ну, и наскакался я сегодня здорово...
Удовлетворенно помял круглый живот, кряхтя, разгладил на груди волосы и начал прощаться...
— Покорно благодарю за танец...
— Будьте здоровы.
— Счастливо оставаться.
Раздвинул сухие веточки пихты и нырнул в лес.
Полянку снова обняли мрак и тишина. Ватра, дотлевая, мигала во тьме одиноким красным глазом.
Но куда же скрылась Маричка?
Иван еще хотел многим с ней поделиться. Ему хотелось рассказать ей всю свою жизнь, рассказать о тоске по ней, о безрадостных днях, одиночестве среди врагов, несчастливой женитьбе... Но где она была? Куда убежала? Может быть, налево? Ему казалось, что он видел ее в последний раз слева.