— Что еще? — Мадер не сводил глаз с мавзолея. На минарете теперь никто не маячил.
— Вахидов все успокаивал Мирбадалева. — Курреев сильной рукой сдавил железный мундштук своего скакуна, выделывавшего копытами вензеля. — Как ребенка уговаривал. Ну что плохого, говорил он, если мы объединим свои силы с русскими, мы под одним богом, мол, ходим… Православный Иисус Христос — это ваш Иса, пророк и посланник аллаха. А дыхание Исы, утверждает Коран, животворно: воскрешает мертвых, исцеляет калек, больных. Вахидову подпевал и Эшши-бай: «Вспомните Искендера-падишаха или, как его зовут, Александра Македонского. Он завоевал Иран и Туран, когда язычники — предки туркмен и персов — об исламе и слыхом не слыхивали. Теперь же его, иноверца, считают правоверным, а иранский шах даже объявил его своим предком. Я готов породниться хоть с самим шайтаном, лишь бы нашему общему делу выгода. С паршивой овцы хоть шерсти клок!» А по мне, мой тагсыр, все это пустой треп.
— Не скажите, не скажите, мой эфенди! И бегство умелое иногда считается доблестью. Некий смертный однажды попросил пророка: «Сулейман, научи меня языку животных!» Пока человек не знал, что пророк Сулейман понимает язык птиц и животных, ему было невдомек, какой волшебной силой обладал мудрец…
— Вы говорите загадками, мой тагсыр…
Мадер не успел ответить — навстречу им высыпала толпа юродствующих странников. Многие из них сидели или лежали в тени развесистых платанов, на мраморных ступенях, ведущих к стройной стрельчатой арке гробницы. Они что-то кричали, клянчили подаяние, молили о снисхождении. Кто-то подполз к ним на коленях, вытирал ладонями пыль с их сапог, какой-то безногий целовал края плаща Мадера.
— Хув хак! Он бог, он истина! — Длинный, высохший, как мумия, дервиш потрясал над головой посохом. — О правоверные, сотворили ли вы молитву и омовение, прежде чем направить свои стопы к святой гробнице?
Мадер полез в карман, чтобы ублажить крикливого дервиша, но откуда-то выскочил седобородый ахун[10] в чалме и воскликнул:
— О безумец, остановись, если не хочешь быть растерзанным толпою! — Ахун, щупленький и подвижный, замахал руками: верующие безропотно повиновались, тут же разошлись. Служитель аллаха признал в пришедших непростых людей, хотя из-под их абы виднелись черные со стоячим воротником потертые сэрдари — иранская национальная одежда, похожая на что-то среднее между сюртуком и поддевкой, а на головах — шапчонки из грубоватого черного войлока. Ох уж эти иностранцы! Не знаешь, как им угодить. Днями наезжал сановник из Тегерана, битый час увещевавший быть предупредительным с гостями, особенно с немцами и англичанами: «Они наши друзья… Они борются с большевиками». — На всех денег не напасетесь… Что проку им подавать? Они обратят ваши деньги в терьячный дым. Отдайте их мне, они пойдут на пользу нашего ордена. — Старик протянул руку, и Мадер вложил в его ладонь пару серебряных кранов.
Ахун пригласил гостей за невысокую глинобитную ограду, за которой в углублении простиралась протоптанная просторная площадка. Они спустились по истертой каменной лестнице к белому ноздреватому валуну, захватанному руками. Над ним возвышался потемневший от времени кривой гладкий столбик арчи, усеянный шляпками гвоздей. Так верующие выражали аллаху свои мольбы об исцелении, о счастье и благополучии, оставляли у камня деньги, приношения, здесь же закалывали баранов.
— Этот белый камень обладает чудодейственной силой, исцеляет от недугов. — Голос ахуна звучал высоко, торжественно. — Яблоко заплачет, гранат засмеется… — Он заученно повел бровью: из кельи, встроенной в дувал, вышел юноша атлетического сложения и застыл изваянием у валуна. — Камень наделен чудотворной силой… Ба-алла! С богом!..