"Крови было очень много. Она была везде: на полу, на кровати, даже на стене. Это совсем не так, как показывают в кино или по телевизору. Когда я выстрелил ей в лицо, голова ее дернулась и кровь хлынула во все стороны. Наверно, поэтому она испачкала стену и кровать. Она била фонтаном, особенно из шеи. Видимо, дробинки угодили ей в яремную вену. Это большая вена, правда? Яремная. Понимаете, когда стреляешь в кого-нибудь с близкого расстояния из дробовика, заряд не успевает рассеяться. В патроне дробовика тысячи мелких дробинок, но когда стреляешь в упор, они вылетают всей массой. А я стоял очень близко к ней. Ствол был примерно в пяти дюймах от ее лица.
На подушке было что-то густое и липкое, серовато-розового цвета. Кажется, ее мозг. Я видел мозги баранов в мясной лавке. Они почти такие же, поэтому мне и показалось, что это ее мозг. Когда я хотел поднять ее тело, мои руки запачкались этим липким веществом, похожим на ощупь на... овсяную кашу. Так что я оставил ее на кровати.
Ребенок проснулся. Видно, его разбудил выстрел. Он плакал. Негромко, он всегда так плакал, когда хотел есть. Я вошел в детскую и взял его на руки, но он продолжал плакать. Возможно, его напугали кровь и запах. Об этом тоже не услышишь по телевизору. Кровь имеет запах, когда ее много, она пахнет медью.
Ну, я просто уронил ребенка головкой на пол. После этого он не шевелился, и я подумал, что он умер. Я снова поднял его и положил на кровать рядом с женой.
Я заранее спрятал под кроватью ножовку, и мне оставалось только решить, с кого начать. Сначала я разрезал на куски ребенка. Начал с левой ручки. Я отпилил ее чуть пониже плеча. Но когда я начал пилить, он закричал. Наверное, падение лишь оглушило его. Он закричал, когда я почти отрезал ему руку, но больше он не шевелился. Я отпилил его правую ногу в бедре. Это было легко. Я думаю, потому, что кости у детей мягкие. Понимаете, ему еще и года не было. Крови было много. Больше, чем я ожидал. Особенно когда я отрезал его головку. Интересно, правда? Никогда не думал, что в таком маленьком теле столько крови.
Оставив части его тела на кровати, я принялся за жену. Ее ногу отрезать было гораздо труднее. Когда я пилил ее кость, мне казалось, будто я пилю дерево, только звук был другой — похожий на писк, и из кости сочилось что-то коричневое, видимо, костный мозг. Ну, мне понадобился целый час, чтобы разрезать их на куски, и я весь вспотел, пока закончил. Мясник бы справился лучше, он ведь каждый день рубит мясо, правда? Я очень устал и, когда закончил, заметил грязь... ну, экскременты. Знаете... Фекалии на кровати. Не знал, что случается, когда человек умирает. Что они об... ну, что они ходят под себя.
Я отрезал у жены одну грудь. Не знаю зачем. Наверно, чтобы посмотреть только, какая она. Я думал, она лопнет, как шарик, понимаете? Но она не лопнула. Я просто отрезал и бросил к другим частям. Но столько было крови! Правда, забавно?"
Келли Хант протянула руку и выключила магнитофон. За последнюю неделю она пятый раз слушала эту запись, но сегодня впервые ее от этого не тошнило. Она нажала кнопку обратной перемотки, и магнитофон засвистел, вращая катушки. Она остановила их и нажала воспроизведение.
— ...Но столько было крови! Правда, забавно?
Она услышала свой голос:
— Вам всегда снится одно и то же?
— Всегда одно и то же. Сон никогда не меняется. Повторяется с точностью до мельчайших деталей.
Она опять выключила магнитофон и провела рукой по длинным, до плеч, темным волосам.
На столе возле магнитофона лежала папка с бумагами. Келли раскрыла ее. В ней были сведения о человеке, голос которого она только что слушала. Морис Грант: тридцати двух лет, безработный, по специальности токарь. Десять лет женат на женщине по имени Джули, которая младше его на четыре года. Их сыну Марку десять месяцев.
Келли работала с Грантом, точнее, изучала его последние десять дней. Эта запись — одна из многих, сделанных ею и ее коллегами.
Келли просмотрела остальные документы с подробными сведениями о Гранте.
Он уже шесть месяцев безработный, и за это время отношения в их семье испортились. Келли постучала по папке карандашом. И вот теперь эти сны. Грант всегда описывал их как сны, никогда как кошмары, хотя одному Богу известно, что он чувствовал во время этих снов. Ее нервировало его спокойствие. Запись производилась, когда Грант спал. Ему давали различные лекарства, благодаря которым он мог говорить во время сна и сообщать, что видит. Сновидения изучали и исследовали уже давно, — Келли знала об этом, но никогда прежде человек не вступал в разговор во время сна и не описывал события бесстрастно, как сторонний наблюдатель.
Чтобы добиться этого состояния, Гранту впрыскивали тубарин-миорелаксант, обычно применявшийся в медицине вместе с обезболивающими средствами как снотворное. Предварительно перорально ему давали сорок пять миллиграммов метилфенидата, производного амфетамина, предназначенного для стимуляции деятельности мозга. Это сочетание лекарств вызывало у Гранта сновидения, он рассказывал о них, а его рассказы записывали на магнитофон.
Из документов Келли узнала, что в течение нескольких месяцев, предшествовавших приходу Гранта в институт, они с женой постоянно скандалили. Брак их, по сути дела, разрушился, и Грант говорил о жене с нескрываемым раздражением. Это отношение к ней подсознательно отражалось в его снах.
Келли снова взглянула на магнитофон, раздумывая, не включить ли его еще раз, но потом встала и подошла к одному из шкафов с бумагами, стоящих вдоль дальней стены. Над шкафом на стене висела фотография: Келли в окружении нескольких коллег. Снимок был сделан вскоре после ее поступления в институт, пятнадцать месяцев назад, через две недели после ее двадцатичетырехлетия.
Институт психических исследований представлял собой старинное здание, расположенное на участке земли площадью шесть акров. Стены его, местами облупившиеся от непогоды, были цвета засохшей крови. Здание, обвитое во многих местах вьющимся плющом, казалось, развалилось бы, если бы не гибкие лозы, окружившие стены, словно строительные леса. Левое крыло отремонтировали: обновленная кирпичная кладка и большие окна с зеркальными стеклами выглядели на редкость безобидно рядом с мрачными решетчатыми окнами остальных частей здания. Представлялось, что это строение насильно перетащили в двадцатый век. Над старинными печными трубами на крыше висели провода телефонной связи. Посыпанная гравием подъездная аллея соединяла институт с дорогой, ведущей в Оксфорд. Вдоль аллеи, будто часовые, выстроились высокие кедры и тополя.
Однако если внешне здание принадлежало ушедшей эпохе, то внутренний вид его был современным, почти футуристическим.
За многие годы старые комнаты превратились в прекрасно оборудованные офисы и лаборатории, предоставляющие Келли и ее коллегам все необходимое для проведения исследований.
Институт был основан в 1861 году и с тех пор занимался изучением и регистрацией всех видов психических явлений — от навязчивых состояний до телекинеза. Огромная библиотека в подвальном помещении хранила на своих полках знания, накопленные более чем за сто лет, но прогресс внес коррективы, и ученые теперь вместо гусиных перьев использовали текстовые процессоры, а вместо рассказов очевидцев и слухов — электронные устройства наблюдения.
У Келли было много сведений о Морисе Гранте, в том числе документы, которые она только что достала из шкафа. В них находился результат электроэнцефалографии мозга Гранта — один из многих; полученных во время его сна. Она посмотрела на него и покачала головой — перед ней была загадка.
На электроэнцефалограмме было пять линий, каждая из которых представляла определенную область мозга; четыре из них оказались ровными.
Ее заинтересовала пятая линия. Прибор изобразил ее в виде больших зигзагообразных штрихов, свидетельствующих о невероятной степени активности в одной области мозга.
Келли была уверена, что именно эта область контролировала сновидения. Она знала также, что все линии должны отражать активность мозга. Не будь этой единственной активной области, можно было подумать, что ЭЭГ снимались у трупа.